Чак сплюнул, ловко потопив плевком плавающую в луже обёртку от сигаретной пачки. Чёрт, курить хочется, а всё закрыто, празднуют, сволочи. Он знал, что сам себя этим обманывает. Получив три тысячи «комитетских», он сам себя жёстко посадил на экономию. Чтоб денег на подольше хватило. Никакой выпивки, никаких баб, сигарета в день и не больше. И уж, конечно, без массажа. И с жратвой не шиковать. И так пришлось купить себе две смены белья, ещё одну рубашку, две пары носков, бритвенный прибор… хорошо ещё, что на рождественские распродажи успел, по дешёвке удалось прибарахлиться. Но после госпиталя сесть на рабское кофе с хлебом и самодельную кашу оказалось тяжело. Ложку, миску и кружку тоже пришлось купить: ему разрешили пользоваться плиткой, но не посудой. А мыло с полотенцем, а нитки с иголкой… мелочь всё, дешёвка, но сотни как не бывало. Он уже даже подумывал сходить на старую квартиру и вытребовать с хозяйки – суки черномазой – свои вещи, но не рискнул. Чёрт их знает, что там теперь, если пойдёт на стычку, то ему накостыляют, и тогда придётся бежать из Колумбии – битым жить нельзя, а его сейчас и шакалы затопчут. Да и где тогда Трейси искать?

Незаметно для себя он забрёл в Цветной квартал, к блестевшей свежей покраской церкви, откуда доносилось не очень стройное, но громкое пение. Беляцкого бога благодарят, вот идиоты, что народиться соизволил белякам на радость. И чего стараются? Чёрного всё равно в рай не пустят, чёрному в аду место, а чтоб ему там попривычней было, так ад и на земле устроили. Будь они все прокляты.

Дверь прикрыта, но на улице уж слишком паршиво, и Чак решил всё-таки войти.

В церкви было светло и тепло, даже жарко, и многолюдно. Все самозабвенно пели и на Чака внимания не обратили. Он протолкался к стене и уже оттуда, прикрыв спину, огляделся. Просто так, на всякий случай.

Слайдеров он выглядел почти сразу. Ишь, вырядились поганцы. Во всём новом, старший аж в галстуке, под беляков подстраиваются, морды холёные. Ладно, проглотим-переступим. Даже удачно получилось: на выходе в таком месте легче подойти и заговорить.

Что там болтал поп и что пели завороженно глядевшие на него люди, Чак не слушал. Всё это он знал и знал, что любые белые придумки всегда цветному во вред. Ну вот, так оно есть! Пели-голосили до хрипоты, а теперь гони денежки. Чёрт, и смыться сейчас – это Слайдеров упустить. И когда перед ним остановилась с подносом в руках молоденькая мулатка – совсем девчонка – в новеньком топорщащемся платье из белой дешёвой материи, Чак нехотя достал из кармана кредитку и бросил её в кучу бумажек.

– Бог да благословит тебя, брат, – улыбнулась мулатка.

– Чтоб он подавился моими деньгами, – беззвучно ответил Чак, вежливо улыбаясь.

Собрали деньги, ещё попели, ещё чего-то беляк потрепал, ещё спели… Когда-нибудь это кончится? Хотя… в тепле, сверху не льёт, можно и потерпеть. А терпеть и ждать он умеет. Выучили.

Наконец служба закончилась. Все шумно вставали, кто пробивался к выходу, кто проталкивался к священнику, разговоры, смех… Чак, сохраняя на лице приличествующее обстановке выражение, зорко следил за Слайдерами. Так… старший о чём-то говорит со священником, а двое… ждут у дверей? Поймать их, что ли, сейчас? Ладно… Нет, старшего беляк отпустил, идёт к ним… Пора.

В общей толпе Чак пошёл к выходу, стараясь, чтобы между ним и Слайдерами оставалось человек пять, не больше, но и не меньше трёх.

На улице было ветрено, сыпал мелкий дождь пополам с ледяной крупой. Женщины поправляли шали и платки, кутая головы и плечи. Мужчины надевали шапки, застёгивали старые куртки и новенькие плащи. Чак вытащил из-под воротника тонкий вшитый капюшон, накинул на голову и в несколько шагов догнал идущих в ряд Слайдеров.

– Привет, – поздоровался он, как можно, дружелюбнее. – Весёлого Рождества вам.

– Привет, – сдержанно кивнул Роберт. – И тебе весёлого Рождества.

Так же, с отчуждённой вежливостью, с ним поздоровались и Метьюз с Найджелом. Чак прикусил изнутри губу. Ах, поганцы, строят из себя… на лёгком трёпе как с Битым не проскочишь. Тому он поставил выпивку и сэндвич с мясом, так Битый больше часа перед ним выворачивался, и спрашивать не пришлось, сам всё выложил. Здесь так не получится, и Чак пошёл напролом.

– Хозяин ваш, как его, Бредли, что ли, здесь?

Лица Слайдеров невозмутимо вежливы, и только в голосе Роберта еле заметная насмешка.

– Свободе год уже, а ты всё о хозяевах толкуешь.

Чак сжал спрятанные в карманах куртки кулаки.

– Не цепляйся к словам, Роб, не стоит, – сказал он, так же только намечая на угрозу. – Я спросил о Бредли. Он здесь?

– А мы откуда знаем? – пожал плечами Метьюз.

А Найджел улыбнулся.

– Он нам не отчитывается, – его улыбка стала шире и насмешливей. – Как и мы ему.

Роберт удовлетворённо кивнул и тронул пальцами край своей шляпы. Чак ничего не мог ни сделать, ни сказать. С ним прощались вежливо, но бесповоротно. А затевать драку он не мог и не хотел: против троих непросто, против спальников, из которых один наверняка просроченный, – ещё хуже, а уж ему-то… Ему оставалось столь же вежливо попрощаться и пойти в другую сторону.

Отойдя на несколько шагов, Чак вполголоса выругался. Вот поганцы, ну, нет им другого имени. Убудет у них, что Бредли ему заложат? Да и не заклад это, не подставка, всего-то и спросил… Хотя… Их тоже можно понять, с Бредли связываться опасно…

…Битый шумно отхлёбывает из стакана, задумчиво рыгает и продолжает:

– Жить можно. Крыша только нужна хорошая, а так-то…

Он понимающе хмыкает в ответ, но Битый в поощрении и не нуждается.

– Кто крышей обзавёлся, тому сам чёрт не брат, вон этот, Бельмастый, отстёгивает кому надо и на полицию плюёт, спиртным без лицензии торгует. Во, что такое крыша! Да ты кого ни возьми. А без крыши… – Битый замысловато ругается.

– Крыша нужна, чтоб от полиции прикрыться, – рассудительно говорит подсевший к ним мулат с перебитым носом. – А ежели у тебя дело законное…

Битый с удовольствием ржёт и сразу стервенеет.

– А ну вали отсюда, халявщик, ишь на чужую выпивку пасть разевает!..

Мулат послушно исчезает, а Битый пренебрежительно плюёт ему вслед.

– Дурак! Законно-о-о! Да беляки на любой закон наложат и этим же тебя придавят, ежели без крыши, – и, заговорщицки понизив голос: – Вот слушай сюда. Есть тут такие, братцы-красавцы, мялка у них, ну, массажное заведение, слышал небось? – он осторожно кивает. – Живут сволочи… лучше иного беляка, всюду им, понимаешь, почёт и уважение, денег навалом, а щипнуть их ни один не рискнёт. А почему? Кры-ша! За ними, – и совсем тихо: – такой, Бредли. Тот чуть карманом шевельнёт, так всё его будет. А в подручных у него тип один, тоже беляк, но стрелок, говорят, у мухи на лету яйца отстреливает. Ему чуть поперёк – и жить не будешь. Кто ему хоть слово пикнул, того уж больше никто не видел. Понял, нет?

Он кивает. Чего уж тут не понять…

…Чак вздохнул. Битый трепал долго, натрепал много, и больше с Битым никаких дел иметь нельзя. Начнут Битому язык укорачивать, так и тех, кто рядом, прихватят. Так что… в Колумбии Бредли наездами, птица высокого полёта, так что говорить надо с Трейси. А он лопухнулся тогда, дал себе волю, и вот… если Трейси беляков за слово отстреливает, то что за ту оплеуху устроит… Чак передёрнул плечами, как от озноба. Но и другого варианта, как ни крути, нет.

Рождество в госпитале праздновали широко. В столовой возвышалась увешанная игрушками – самодельными и покупными – ёлка, под ёлкой лежали и прямо на ветках висели кульки и пакетики с подарками. И все подписанные. Ищешь свой и снимаешь. Тихий «святой», как объяснила парням Тётя Паша, вечер и отпраздновали тихо: степенно поужинали, кто хотел, пошёл в госпитальную «русскую» церковь, а вот с утра и началось веселье. Конечно, работа работой, и кому выпало дежурить, тому выпало, но плановых операций нет, процедуры – только «жизненно необходимые», а массаж к таким не относится. Два дня парни отчищали, отмывали и надраивали всё, до чего смогли дотянуться, и теперь гуляли, как никогда в жизни. Многие пошли в город: людей посмотреть и себя показать. А что, почему и нет, «ёлочные» деньги все получили, ну, и потратили, конечно, так что есть чем похвастаться.