И на таможне обошлось. Им обменяли их деньги. Анкеты заполняла Зина: русской же грамоты Тим не знает. Она писала медленно и очень старательно. Тим стоял рядом и смотрел, как она даже не выписывает, а вырисовывает непривычные, но и чем-то похожие буквы.

– Ну вот, – вздохнула Зина. – Теперь деньги. У меня двадцать кредиток и ещё мелочь, – и аккуратно выложила рядом с анкетами замусоленные купюры и тусклые монетки. – А у тебя?

Тим вытащил из внутреннего кармана куртки пачку кредиток.

– Семь тысяч сто восемьдесят три, – высыпал рядом звенящую горсть. – И тоже мелочь.

Зина округлившимися глазами ошеломлённо смотрела на пачку. Она знала, что у Тима есть деньги. Он же столько всякого накупил, но… но не такие же! И Тим сам пересчитал все деньги. Офицер показал ему строчку, и он вписал цифры. Семь тысяч двести пять. Подвинул анкету Зине, и она выписала это словами.

– Что ещё? – спокойно спросил Тим.

И, подчиняясь его спокойствию, Зина прочитала:

– Изделия из драгоценных металлов и камней. Это про золото? – и, не ожидая ответа, потянулась к серёжкам.

Тим остановил её руку.

– Это не золото.

Офицер, мельком глянув на Зину, молча кивнул. Зина поставила прочерк и прочитала следующую фразу:

– Оружие…

Она хотела тоже поставить прочерк, и опять Тим остановил её. Перебрал их бумаги и протянул офицеру разрешение на оружие. Тот быстро и удивлённо посмотрел на Тима.

– А где оружие?

Тим достал из-под куртки и протянул ему небольшой, но толстый пакет. Офицер проверил печати, вскрыл пакет и выложил на стойку пистолет, обойму и нож-кинжал. Быстро, чётко сверил номера и кивнул Тиму.

– Можете забирать.

Тим вложил пистолет, обойму и нож обратно в пакет и спрятал его под куртку. Внутри всё дрожало. Неужели он проскочил? Невозможно поверить.

Вещи им проверили быстро, и они прошли за барьер. В Россию. Империя, Алабама, Старый Хозяин, – всё это осталось позади, за чертой. В вокзальном буфете, где получали паёк на дорогу, выпили русского, да, уже совсем русского чаю. Он купил большую плитку русского шоколада и ещё бутербродов с дорогой рыбой. Да, конечно, он понимает: потом будут траты. Нужна тёплая одежда всем, бельё, посуда, и какое бы ни было жильё, но его надо будет обставлять и оплачивать, а ещё неизвестно, что и как у него будет с работой, и конечно же, глупо вот так тратить сбережённые деньги, но… Но они переступили черту, свершилось то, о чём даже не мечтал, так… так надо же это отпраздновать, чёрт возьми! Он же не дурак и понимает: осетрину и сёмгу автомеханики не едят, и так шиковать им очень долго, а то и никогда не придётся. Так что… так что почти пять рублей за лёгкий, – как назвал это Дим, и он согласился – перекус он может выложить. Может, в жизни им больше не доведётся такого попробовать.

Зина бережно жевала тонкий ломтик белого хлеба с розовой пластинкой рыбной мякоти, глядя на него всё ещё испуганными глазами.

– Обалдеть, как вкусно! – сказал Дим, доев бутерброд.

– Ага, – кивнула Катя.

И в поезде от Рубежина – Стоп-Сити в прошлом – до Иваньково всё было нормально.

Им, правда, дали две полки: детям до семи лет отдельная полка не положена. Но зато повезло с попутчиками – супружеской парой демобилизованных офицеров. В вагоне было тепло, одеяла не вытертые, тёплые. Пили чай, угощая друг друга бутербродами. Выпили и водки. За победу, за возвращение домой и за погибших, земля им пухом и вечная память. За окном плыла снежная равнина. Вид снега и закутанных, толстых от множества одежд людей беспокоил Тима. Он думал отложить покупку тёплой одежды до Загорья, но начал уже в Новозыбкове. Всем носки, всем варежки, Кате и Диму тёплые шапочки и шарфики, Зине хороший большой платок, Диму свитер, Кате и Зине кофточки, себе свитер – в одной рубашке под курткой было холодно, так что он даже на мгновение пожалел, что не обзавёлся обычной рабской, та намного теплее – себе вязаную шапочку, но уже ясно, что придётся покупать русскую меховую, да, правильно, ушанку, Зине и Кате рейтузы, Диму тоже. Зине даже снова стало страшно от уверенности, с которой Тим доставал, расплачиваясь, деньги. Но… но ведь нужное всё, холодно уже. Детей ли застудить, самим ли застудиться – всё плохо. А дальше будет ещё холоднее. И сама не удержалась, увидев на перроне развал горячей картошки, сала, пирожков, солений. И только выдохнула:

– Тима!..

А он сразу понял, пошёл и набрал всего. И какой же пир у них был в поезде. Зина чуть не заплакала, жуя горячую картошку с солёным огурцом. И на внимательный взгляд Тима виновато улыбнулась сквозь слёзы.

– Как дома.

Тим понимающе кивнул и сказал:

– Очень вкусно.

– С ума сойти, – веско поддержал его Дим.

Катя не могла высказать своё согласие вслух – рот у неё был набит – и только часто закивала, едва не поперхнувшись.

Зина не решалась даже в мыслях прикинуть, сколько Тим, нет, всё же они, сколько они потратили в Новозыбкове. Но довольные смеющиеся рожицы детей, улыбка Тима всё затмевали.

После обеда детей уложили спать на верхней полке. Тим очень ловко – Зина не ожидала – соорудил из второго одеяла бортик, чтобы малыши не свалились во сне, и они сели вдвоём на нижней. Она у окна, а Тим рядом. Их попутчики сошли на первой станции после Новозыбкова, новых к ним не подсадили, и они были вдвоём. Вокруг шумели, пели, плакали, ругались – где ж и погулять, как не в дороге.

– Тима, ты поешь ещё, – решилась нарушить молчание Зина.

Тим покачал головой.

– Я сыт. Спасибо.

– Ну… ну тогда чаю ещё?

Тим улыбнулся.

– Ничего не надо, – и медленно, словно пробуя слова на вкус: – посиди… со мной.

Зина вздохнула и подвинулась, коснулась своим плечом его плеча. И Тим осторожно обнял её за плечи. И Зина не отстранилась, а как-то порывисто прижалась к нему. Ну да, ведь они муж и жена, дети спят, в отсеке они вдвоём, да и… да и это вполне прилично. Эти – попутчики их, офицеры, так он свою жену тоже и обнимал, и в щёку целовал. А Зина помнила, что родители даже сфотографировались так – в обнимку. Она положила голову на плечо Тима, ощутив щекой под тканью рубашки твёрдые бугры мышц.

– Тима, за Ижорск едем, там, говорят, ещё холоднее.

– Да, я уже думал. Надо ещё тёплого купить. Пальто, валенки…

– Ага, – Зина ещё раз вздохнула. – Тима, ты бы свитер одел, а то тянет от окна, ещё продует тебя.

Тим снова покачал головой, касаясь подбородком её волос. Он не хотел шевелиться. Доставать и надевать новенький в красно-синих узорах свитер – это отпустить Зину. А ему так хорошо. И ей… ей тоже хорошо, он чувствует это. У них будет дом. Большой красивый дом. Да, он понимает, что ни особняка, ни коттеджа ему не потянуть, но… нет, будет не хуже. Будут спальня, столовая, гостиная, и комнаты детей, у них будет много детей… И просторная светлая кухня, и блестящая кафелем и никелем ванная…

– Ты о чём думаешь, Тима?

– О доме, – сразу ответил он. – У нас будет большой дом.

– Дом? – переспросила Зина.

– Да, – улыбнулся Тим. – Нет, квартира. Но это дом.

– Ага, ага, – согласилась Зина. – Ты говори, Тима, – она закрыла глаза и потёрлась щекой о его плечо. – Ты говори, я слушаю. Какая у нас будет квартира?

– Большая. Восемь комнат. Спальня, столовая, гостиная и детские комнаты.

– Ой, это ж куда столько? – смущённо рассмеялась Зина.

У Тима дрогнули губы.

– Ты… ты не хочешь?

– Чего? – не поняла сначала Зина и, тут же сообразив, покраснела. – Ой, ну конечно, хочу, Тимочка. Я это про комнаты. Пять детских – это куда же столько? Мы вот все в одной были. Весело было, я помню.

Тим вздохнул и… и чуть плотнее прижал к себе Зину.

– У каждого должна быть своя комната. Я… я хочу, чтоб… я видел, как живут… – он замялся, не желая говорить ни «белые», ни «хозяева».

– Ага, ага, – Зина снова потёрлась щекой о его плечо. – Я поняла, о ком ты, Тимочка. Они ж богатые.

– Мы будем жить не хуже, – твёрдо сказал Тим.