– Скажите, а были… отказавшиеся создавать то, что потом использовали, как оружие? – задумчиво спросил Жариков.

– Слабаков везде хватает, – пожал плечами Рассел. – Были, конечно. Некоторые, – он насмешливо фыркнул, – до самоубийства доходили. До попыток. Откачивали и ставили лаборантами. Либо ты работаешь в полную силу добровольно, либо тебя заставят это делать необходимым принуждением.

Жариков с интересом отметил, что интонации сменились, стали… заученными. Или внушёнными. Даже лицо изменилось, стало малоподвижным. Кажется, приближаемся к блокам. Надо чуть-чуть отступить.

– Да, проблема использования открытия и ответственности – очень интересна. Я знаю одного молодого человека, он любит рассуждать на подобные темы, его бы это заинтересовало.

– Вот как, – Рассел улыбнулся, снова став прежним. – Хотя… Об этом только и рассуждать в молодости. Пока нет личной ответственности.

– А как решал эту проблему ваш отец?

Рассел по-прежнему с улыбкой пожал плечами.

– Для него этой проблемы не существовало. Для него была только наука. Всё остальное… где-то там, отдельное, несуществующее, воображаемое. Допустимо, если не мешает. Для науки отец жертвовал всем.

– И вами? – грустно спросил Жариков.

Рассел запнулся, замер.

– Откуда… – он судорожно сглотнул, – откуда вы это знаете?

– Свидетели есть всегда, – пожал плечами Жариков. – Живы люди, помнящие вашего отца, слышавшие о нём.

– Вы говорите об объектах? Спальниках?! – догадался Рассел. – Да, конечно, отец много работал в питомниках, но об этом они знать не могли!

– Знали другие и говорили при них, не стесняясь, – просто объяснил Жариков.

– Да, я должен был это сообразить, – кивнул Рассел, – но я не думал, что это… что это настолько известно. Чёртовы болтуны! Да, всего не предусмотришь. Ни черта не знают, не понимают, но треплются, не думая, о чём, и не глядя, при ком, – он вдруг выругался и тут же виновато улыбнулся. – Извините, доктор, но… но мне бы не хотелось об этом, сегодня я к такому разговору не готов.

Рассел смотрел на Жарикова с таким же умоляющим выражением, какое он видел у парней. Да, сына доктор Шерман ломал, ломал, как спальников, телохранителей… всех. Здесь вполне явно не простой блок, а с замещением. Запомним, но пока трогать не будем.

Лязгнул замок. Оба вздрогнули и обернулись на звук. Солдат придержал дверь, и в камеру вошёл, катя перед собой столик с приготовленным инструментарием, очень серьёзный Крис. Но, увидев Жарикова, он улыбнулся. Радостной приветливой улыбкой. И Жариков улыбнулся в ответ.

– Больной Шерман, – серьёзно, даже строго, сказал по-английски Крис. – Приготовьтесь к процедуре.

Жариков кивнул охраннику, и тот вышел, закрыв за собой дверь. Рассел поглядел на Криса, Жарикова и пошёл к кровати. Крис очень деловито и тщательно приготовил шприц и стал набирать из ампулы прозрачную жидкость. Жариков старательно сохранял серьёзное лицо. А Крис, держа в одной руке иглой вверх шприц, а в другой смоченную спиртом вату, повернулся к Расселу.

– Больной, готовы?

Рассел, лежащий на кровати ничком со спущенными штанами, отвернулся к стене. Крис ловко сделал укол и вернулся к столику.

– Не вставайте. Ещё один, – смена шприца и повторение процедуры. И уже по-русски, глядя на Жарикова: – Иван Дормидонтович, ну как?

– Отлично, Кирилл. Ты молодец, – улыбнулся Жариков, тут же повторив сказанное по-английски.

Крис расплылся в счастливой улыбке и покатил столик к двери. Стукнул в косяк костяшками пальцев, и охранник открыл ему дверь. Жариков кивнул солдату, и тот опять оставил их вдвоём.

Рассел встал, оправил одежду. Взял сигарету, отошёл к окну и закурил.

– Ну как, доктор? Насладились моим унижением? – он старался говорить язвительно, но вышло жалобно.

– Вы считаете положение больного унизительным? – спокойно ответил вопросом Жариков.

Рассел стоял, прислонившись спиной к окну, и быстро нервно курил.

– Вы не хотите меня понять или…? Хотя, действительно… Скажите, весь этот цирк с медиком-спальником, неужели это для меня?

– Это не спектакль, Шерман. Они работают в госпитале.

– Кем?!

– Санитары, массажисты, уборщики. Желающие окончили ускоренные курсы и действительно медики, квалифицированный медперсонал.

– А по их основной специальности вы разве их не используете? – уже спокойно с деловитой заинтересованностью спросил Рассел. – Сексотерапия иногда творит чудеса.

– Да, я читал, – кивнул Жариков. – Но интимная жизнь человека является жизнью, только когда интимна.

– И что же? Вы разрешили им работать бесконтрольно? Да нет, доктор, вы же знаете, должны знать. Три дня сексуального воздержания и начнётся процесс… Это похоже на наркотическую ломку, это… или… нет, контроль необходим… Прежде всего для равномерного распределения нагрузки, для их же блага… они же начнут гореть, поймите… – Рассел замолчал, словно захлебнувшись.

– Они все перегорели.

И от этих простых слов он отшатнулся, как от удара.

– Что? Что вы сказали, доктор?! Все? Как это – все?

– Все, значит, все, – перебил его лепет Жариков. – Все до одного. Кто приходит делать вам уколы, кого вы видите на спортплощадке, все.

Рассел опустил голову. Постоял так, потом, пошатываясь, не дошёл, добрался до кровати и рухнул на неё. Жариков молча встал и пошёл к двери, стукнул в косяк, дождался, пока откроют, и вышел. Рассел не шевелился. Сейчас он хотел остаться один. Только это. И понимая, Жариков согласился. Да, так будет лучше.

Ночью Зина проснулась. Вдруг. И не могла понять, что её разбудило. И не сразу догадалась, что это дыхание. Она привыкла слушать только Катино, тихое, будто всхлипывающее. Раньше Катя спала с ней и здесь никак не могла привыкнуть к отдельной кровати, пугалась и звала её. Или тихо безнадёжно плакала. А сейчас… Спит спокойно. А это… посапывание Димочки. И ещё… ровное сильное дыхание мужчины. Зина осторожно приподнялась на локте, придерживая у груди одеяло, вгляделась в еле различимое в синем ночном свете тёмное лицо. Тим, Тимофей Дмитриевич Чернов, Тима… господи, неужели это и вправду с ней, неужели, господи, как же оно теперь будет, господи…?

Тим повернулся набок, лицом к стене, и сползшее одеяло открыло его плечо и спину, а свесившийся угол почти коснулся Дима. Зина потянулась поправить одеяло, но только ещё больше его сдёрнула. Тесно-то тесно, а руки не хватило. Тим открыл глаза и сел, подхватывая сваливающееся одеяло, повернулся и увидел Зину. Их взгляды встретились.

– Я… я разбудил тебя? – тихо спросил Тим.

– Нет, я… – смутилась Зина, – это я, я только хотела одеяло тебе поправить. Ты спи себе, Тима, спи.

Тим улыбнулся и лёг снова набок, но теперь лицом к ней. Оба одновременно посмотрели вниз на спящих детей и опять друг на друга. Зина улыбнулась.

Они лежали и смотрели друг на друга, не зная, что сказать. А хотелось поговорить. Но и дети внизу, и стены ведь… одно название, что стены, слышно же всё всем. И… и страшно чего-то.

Так и не заговорив, заснули.

А с утра начались обычная суета, сутолока и неразбериха. За завтраком выяснилось, что Зина с Катей врачей тоже всех прошли, но у Зины тестирование не закончено. Ну, пройти-то прошла, а за результатами не сходила, не до того стало. Значит, как теперь? И результаты, а там могут и на второй круг по этим тестам послать, вон, говорят, кого-то сразу пропускают, а кого-то и по третьему кругу гонят, и к врачу – Зина покраснела – всё ж таки серьги вдеть надо, и стирка накопилась… Тим предложил, что постирать и он может, управлялся же раньше. И со своим, и с сыновним. Так что и её с Катиным постирает. Зина пришла в такой ужас от его предложения, что Тим изумился, не понимая причины. А объяснять некогда, из-за стола уже встают, а в дверях следующая смена. Проталкиваясь к выходу, Тим заметил Эркина, а рядом с ним Женю. И сразу решил: