– Ну ладно. Я в прачечную до ужина.

– Хорошо.

– Да, – Женя, уже отбежав на два шага, вернулась, – ты рубашку утром менял, так? – Он кивнул. – Ну, так принеси мне грязную. И остальное, что накопилось, прямо в прачечную, хорошо?

И убежала, не дожидаясь его ответа. А чего и ждать? Она скажет – он сделает. Эркин взглядом проводил Женю до дверей прачечной и пошёл в свою комнату. Что там у него накопилось? В бане он вчера был, трусы и портянки там стирал, их снять уже с батареи надо, тогда, значит, то, что сегодня утром поменял, и… и всё, пожалуй. Что на нём – это всё чистое. Женя, правда, говорила, что в раковине под краном чисто не отстирывается, и забирает выстиранное им на перестирку. Но его и такое устраивает. Он завернул трусы и портянки в грязную рубашку и пошёл в прачечную.

Лагерная прачечная была женским царством. Нет, специально мужчин никто не гнал, но они и сами избегали заполненной тёплым паром и женскими голосами прачечной. Каждому вошедшему туда с узелком мужчине сразу выкликали его жену или кем там она ему приходится, а если это был одинокий, то кто-то из женщин тоже сразу отбирал у него узелок, а мужчину выставляли наружу со словами:

– Да не бойся, простирну, выглажу, нитки не пропадёт!

Не желавшие связываться с бабьём стирали себе сами в умывальной или в бане, а то и в грязном ходили. Таких тоже хватало.

И сейчас не успел Эркин закрыть за собой дверь и проморгаться в пахнущем мылом парном тумане, как с десяток голосов уже на все лады звал Женю, Женьку, Морозиху, мужик ейный пришёл, позовите там, никак в сушке она…

Только этот весёлый русский гомон и отличал эту прачечную от той, в имении. Даже запахи те же – коричневого рабского и жёлтого хозяйского мыла. Только здесь их называли жёлтое – бельевым, а коричневое – грубым.

Вынырнула из облаков пара Женя, с выбивающимися из узла прядями волос, в летней кофточке без рукавов и старой юбке.

– Ой, Эркин, давай сюда, – она взяла узелок и развернула его лицом к двери. – Иди-иди, парно тут, чего тебе в духоте.

– Ой, чего ж ты его гонишь? – рослая черноволосая красавица с выпирающими из выреза кофточки грудями озорно подмигнула ему. – Давай, уж раз пришёл, и тебя простирнём. Отмоем – так уж отмоем, будешь беленьким да румяненьким.

Эркин встретился с ней глазами и улыбнулся.

– Чёрного кобеля не отмоешь добела, неужто не слыхала?

– А это по прачке глядя, – подбоченилась та. – Не боись, Морозиха, от раза его не убудет.

Женя рассмеялась вместе со всеми. Рассмеялся, показывая, что понял шутку, и Эркин.

Так под общий смех он уже было вышел, как его догнал голос Жени.

– Эркин, Эркин!

Он резко бросился назад.

– Что?!

– Помоги нам, мы поднять не можем, – Женя потянула его за рукав вглубь прачечной.

Нужно было раздвинуть стоящие на плите баки, поднять с пола и втиснуть между ними ещё два, наполненных водой и бельём. Не такие уж они и тяжёлые, но не по женским силам. И ручки неудобные, непонятно даже под какую руку сделаны.

Эркин снял куртку и огляделся. Куда бы её положить, чтоб не на мокрое?

– Женя, подержи, ладно? – она взяла куртку. – И тряпка есть какая?

Несколько рук сразу протянули ему тряпки. Он выбрал, на его взгляд, самую надёжную и взялся за работу.

Сначала ему пытались помогать, но, увидев его напряжённо сведённые брови и сжатые губы, только указывали, что и куда ставить, хотя и эти указания он, как излишние, оставлял без особого внимания.

– Ага, ага…

– И вот сюда его…

– А этот подними…

– И этот…

– Ой, Женька, до чего ж он силён у тебя!

– Это ж как мужика откормить надо!

– Вот эту дурынду ещё, милок, подними.

Эркин этот гомон не слушал: он и сам видел, что и куда ставить.

– Ну вот, – он выпрямился и вытер рукавом мокрый не так от пота, как от пара лоб. – Всё?

– А может, – это всё та же грудастая, – ещё кой-чего поднимешь?

И залилась звонким смехом, перекрывшим женский гомон.

– Ой, покраснел! – ахнул кто-то.

– Женька, не тушуйся, что останется, тебе отдадим!

– В конвертике!!

В первый момент Эркин действительно испугался, потом рассердился на себя за свой страх, оттого и покраснел, а потом… потом рассмеялся со всеми.

– Больно много меня одного на всех вас!

– Ай, молодец какой! – восхитилась одна, совсем седая и морщинистая. – На тебя такого посмотреть и то в утешение.

– Ой, прибедняйся, старая! – кричала ей другая. – Тебе не посмотреть, а чего другого охота!

– Я сейчас мужика твоего сюда пришлю, – пообещал Эркин, забирая у Жени куртку и пробираясь между корытами к выходу.

– Да на хрен он ей нужен, когда ты здесь?!

– Свой всегда под боком, а…!

– А у чужого…!

– Ага, в чужой миске каша гуще!

– А у чужого мужика больше и твёрже!

Тут грудастая завернула такое, что Эркин не выдержал. Он обернулся, увидел смущённую, покрасневшую до слёз Женю и быстро, сам не ожидая от себя такого, притянул её к себе, зажал ей уши своими ладонями и ответил одной из длинных английских фраз, какими спальники переругивались со спальницами.

После секундной паузы – не все настолько знали английский – прачечная заорала и завизжала так, что Эркину стало ясно: победа за ним! Он отпустил Женю и выскочил наружу. Натянул на разгорячённое тело куртку и побежал. Сейчас главное – не стоять. Зимним ветром прохватит по мокрому телу – не миновать Пустыря, а то и Оврага. Сейчас к себе, растереться…

Он влетел в свою комнату, быстро, ни на что не глядя, бросил на вешалку куртку, стянул рубашку и крепко растёрся насухо полотенцем. И уже спокойно, удовлетворённо ощущая, как горит на спине и плечах кожа, повесил и расправил полотенце, пощупал брошенную на кровать рубашку. Нет, не мокрая, так… даже не сырая, на теле высохнет. Он оделся и, уже застёгивая пуговицы, увидел, что не один.

На пустой кровати у окна сидел… чужой. Вернее… нет, ни в одежде – самая обычная синяя в чёрную клетку рубашка, обычные тёмные брюки, ботинки, ни в позе – сидит на кровати, уперев локти в колени, а подбородок в сплетённые пальцы, ни во внешности – продолговатое лицо, серо-голубые чуть прищуренные глаза, будто припорошенные серой пылью коротко подстриженные волосы, мягкое лицо, хотя видно, что недавно худым был, голодал, наверное, что тоже обычно, – во всём этом не было ничего необычного, но Эркин насторожился. И почему этот… всё-таки чужак матрац развернул, а бельё и одеяло не тронул. И куртка не на вешалке, а лежит рядом, кожаная, на меху, с блестящими молниями застёжек. Не по лагерю куртка.

– Здравствуй, – сказал по-русски мужчина. – Ты Эркин Мороз?

– Здравствуйте, сэр, – почему-то Эркин ответил по-английски и назвал чужака сэром, как никого в лагере не называл, если не считать тот случай с лейтенантом.

– Ты хочешь говорить по-английски? – удивился мужчина.

Эркин неопределённо повёл плечами и сел на свою кровать.

– Ну, как тебе удобнее, – кивнул мужчина.

Если он ждал вопроса от Эркина, то ждать бы ему пришлось долго. Нет, конечно, самый первый и естественный вопрос: «Ты что, новенький?» – так и вертелся на языке, но Эркин упрямо молчал. И мужчина начал первым.

– Меня зовут Никлас, – заговорил он по-английски. – Мне надо поговорить с тобой. Я, – он улыбнулся, – специально приехал.

Эркин не ответил на его улыбку. После шуток в прачечной, после того, как он понял, что Женя простила его, ощутил, что его руки не противны ей, после утренней прогулки, было так трудно держать лицо неподвижным, но ему приходилось справляться и не с таким.

– Ты не хочешь говорить? – опять улыбнулся Никлас. – Не доверяешь мне? Или всем белым?

Улыбка у него не злая, мягкая, но Эркин не верил ей. В комнате установилось молчание. И почему-то не было ни Грега, ни Романа, ну, Фёдор с утра ушёл в город, Ив, наверное, гуляет с Призом за забором, а эти-то где? Обычно после обеда они до ужина спят или так лежат.