Эркин глотнул сладкого душистого сока, взял круглое, облитое шоколадом печенье. Земля пухом будет, так? Да, так.

– Расскажи о нём, Эркин, – попросила Даша.

Эркин кивнул.

– Он… он весёлый был. И смелый. Ему всё нипочём было, – у Эркина перехватило горло, но он справился с собой. Девочки глядят на него и ждут. Он – брат, ему и говорить. – Когда мы на заработки летом ездили, так он в имении первый раз верхом сел, а когда из Бифпита в имение лошадей перегоняли, ну, уже после всего, он хорошо держался, совсем хорошо сидел.

– Он весёлый, – тихо сказала Даша. – Шутил всё.

Они сидели и не спеша пили соки, ели печенье и конфеты. И говорили. Эркин рассказывал о ковбойской олимпиаде, как Андрей первое место на ножах взял, остальные и близко не были.

– Да, – кивнула Маша, – он всё обещал принести пояс показать. Призовой. А теперь… теперь уж всё, – она всхлипнула.

Алиса молча сидела и слушала. И не просила, и не хватала ничего. Пила, что ей наливали в стаканчик, и ела, что на тарелку положат.

Заглянула в дверь какая-то женщина.

– Жень, ты моего на молоко не захватишь? Ой, извините, у вас тут…

– Ничего-ничего, – Женя встала, и Маша быстро подала ей с окна чистый стаканчик.

Женя налила немного сока из какой-то банки, взяла тарелку с печеньем и подала женщине.

– Возьми, Муся. Поминаем… деверя моего.

– А-а, – Муся сделала вид, что только-только узнала об этом, взяла печенье и стаканчик. – Ну, пусть земля ему пухом будет. И память ему светлая, – и осторожно пригубила тёмно-красную жидкость, удивлённо посмотрела на Женю, на остальных и выпила.

Когда дверь за ней закрылась, Маша фыркнула.

– Она-то думала, что вино.

– Смешно, – улыбнулся Эркин.

Затрещал фитиль у свечи.

– Это он, – тихо и очень убеждённо сказала Даша. – Он слышит нас.

И все замолчали, глядя на свечу, но она опять горела ровно и тихо.

– Светлая тебе память, Андрей, – сказал наконец Эркин и залпом выпил свой стаканчик.

И снова разговор всё о нём же, об Андрее. Эркин и не думал, что Андрей так часто бывал у девочек. Приходил вечером, приносил сладости, конфеты, сушки, рассказывал всякие истории.

– Он и пел хорошо, – улыбнулся Эркин. – И песен много знал.

Маша и Даша одновременно покачали головами.

– Мы боялись шуметь. Спой, Эркин, – сказала Маша.

Эркин кивнул, поймал тревожный взгляд Жени и улыбнулся ей.

– Я тихо. Как раз от него слышал.

Эркин сам не ждал, что у него выскочит именно эта песня. Он вообще не думал петь.

Эркин пел, сдерживая голос, но было так тихо, что он понял: его слушают и там, за стенами. У девочек расширены глаза, Женя прижала пальцы к губам. Он вдруг подумал, что никогда не пел Жене, что мог бы и другое что выбрать, но песня, сцепленные намертво друг с другом слова, уже не отпускала его. И лицо Андрея, подсвеченное ночным костром.

И только допев, Эркин как-то ощутил, что народу в комнате прибавилось, и увидел, что дверь открыта, а в проёме стоит комендант, а за его спиной толпятся люди. Эркина сразу обдало холодом, даже затылок заболел. Неужели… Но комендант молча смотрел на них. Женя налила в стаканчик сока и протянула ему. Комендант кивнул и взял стаканчик.

– Светлая ему память.

Выпил и ушёл. Не взяв ничего из еды. И даже не сказав, чтобы не забыли погасить свечу.

Свеча горела долго. Иногда в комнату заглядывали, и Женя наливала и угощала. Наконец, всё съели и выпили. Женя раздала печенье с тарелки Андрея.

– За него.

Осталось одно, круглое в белой глазури. Маша кивком показала на него.

– Птицам?

– Да, – кивнула Даша. – Так всегда делают.

– Эркин, – Женя взяла стаканчик Андрея, – погаси свечу.

Эркин наклонился и коротким выдохом задул пламя.

– Надо на землю вылить и птицам раскрошить, – сказала Маша.

– Да, – кивнула Женя. – Но это на могиле надо. А здесь… Сок выпьем. Каждый по глотку. За Андрея. И печенье так же.

– Да, – кивнул Эркин. – Так будет хорошо.

И вот Женя и девочки всё убирают со стола, суетятся, бегают ополаскивать стаканчики. Заглянула какая-то женщина и робко спросила Женю, что если не нужно, то не даст ли она вон ту баночку, и Женя отдала ей банку с нарисованным ананасом.

Эркин опять сидел в углу у двери, и Алиса, необычно тихая и серьёзная, устроилась у него на коленях. Но когда желающие обзавестись банками пошли косяком, она не выдержала.

– Мама, а коробочки?!

– Твои, твои коробочки, – отмахнулась Женя, снимая с тумбочек салфетку.

Эркин пересадил Алису на кровать и встал. Глядя, как он чуть ли не одной рукой поднимает тумбочки, расставляя их по местам, Маша рассмеялась.

– А мы-то мучились, ворочали их.

Рассмеялась и Женя, и Эркин понял: поминки закончились. Как сказал ему вчера вечером Грег? Живой должен думать о живых. Так. И только так.

Убрав в комнате и расставив стаканчики сохнуть на подоконнике, они вышли из барака во двор. Уже темнело, и у столовой собиралась обычная толпа. Эркин глубоко, всей грудью вдохнул холодный вечерний воздух и выдохнул. Алиса висела у него на руке.

– Женя, – Эркин, как просыпаясь, оглядывал двор, разгорающиеся над дверями и в окнах бараков лампы. – Ужинать пойдём?

– Ой, ну, совсем не хочется, – засмеялась Маша.

– Алиска, хочешь есть? – спросила Даша.

– Не-а, – замотала головой Алиса.

– Ещё бы, столько сладкого, – улыбнулась Женя и посмотрела на Эркина. – А ты?

Эркин улыбнулся и покачал головой. Конечно, жаль пропадающего талона, но… не ломать же компанию, а есть и в самом деле не хочется. Даже не так. Не хочется перебивать сладкий вкус во рту.

Они не спеша шли по лагерю. Алиса по-прежнему держалась за его руку. Когда на их пути попадалась лужа, она поджимала ноги, и он на весу переносил её. Было тихо и очень спокойно. Встречные, спешащие к столовой люди здоровались, с необидной улыбкой оглядывая Эркина. Ну, понятно, цирк, как говорит Фёдор, получился громкий, на весь лагерь.

Так дошли до ворот и повернули обратно. Даше и Маше завтра рано вставать. Собраться, то да сё.

– Девочки, половину набора себе возьмёте, – сказала Женя.

И Эркин, мгновенно сообразив, кивнул.

– На память. Об Андрее.

И тогда Маша с Дашей согласились.

Они вернулись к женскому бараку. Как обычно, Эркин попрощался с ними уже привычным:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Эркин.

Когда за Женей закрылась дверь, Эркин пошёл к себе. Он вдруг почувствовал, что устал. И как-то только сейчас подумалось, что песня про Хаархан и боком может выйти. Но… Андрей мёртв, он уже и следователю в тюрьме, и парням в госпитале, и… и кому-то ещё говорил, что Андрей лагерник. Ладно, спросят – отвечу.

Эркин вошёл в свою комнату. Никого ещё нет, все на ужине. Он, не включая света, повесил куртку, разулся, смотал портянки и лёг поверх одеяла. Полежит немного…

– Сумерничаешь?

Эркин вздрогнул и, зажмурившись от ударившего по глазам света, сел на кровати. Грег? Да, Грег.

– Нет, так прилёг.

– Понятно, – кивнул Грег, снимая и вешая шинель.

Говорил он по-английски, и Эркин вежливо отвечал на том же языке.

– Помянул брата, значит?

– Да, – кивнул Эркин, чувствуя, что это только вступление.