Кто-то присвистнул.

– Но это же… нечеловеческая боль, – медленно сказал Аристов.

Эркин кивнул.

– Ног не мог свести, враскорячку ходил. А потом, ну, когда загорелся, так, – он усмехнулся, – не сразу даже понял, что горю. Думал, что ещё от того дёргает.

– Долго горел?

– Не знаю. Днём на скотной пахал, ночью… Ну, сами знаете, как оно, не в себе от боли был. А потом… Всё равно стало, будто это не я, а кто-то.

– «Чёрный туман», – кивнул Эд.

Эркин удивлённо посмотрел на него и улыбнулся.

– Да, точно, «чёрный туман» и есть. Купили меня, вроде снег лежал, а очнулся вдруг – и листву вижу, крепкую уже.

– По-нят-но.

– Ну, а дальше чего?

– А ничего. Свободу объявили, я ушёл. Ну, ходил, искал себе… работу, жильё…

– И что?

– И нашёл, – угрюмо ответил Эркин, глядя на свои руки, и тут же вскинул голову. – Всё нашёл. Дом, жену, брата, дочь, работу… Всё у меня было. И нет ничего, – и поглядел на Аристова. – Сэр, я могу одеться?

– Да, конечно, – кивнул Аристов, и сразу, передавая из рук в руки, Эркину дали его одежду. – Одевайся. Пообедаешь сейчас, – Аристов поглядел на часы, – и ещё поговорим, если хочешь.

– Мне что, – пожал плечами Эркин, натягивая трусы и берясь за джинсы. – Не мне решать.

– Тесно здесь, – сказал Эд, спиной отодвигая стоявших сзади. – Пошли в холл. Там и поешь.

– Да ну, – возразило сразу несколько голосов. – Перекрывать намучаемся… Давай здесь… Сейчас принесут… Поместимся… Поешь сейчас… а мы…

– А мы чая попьём, – тряхнул головой Крис.

Гомоня, шутливо толкаясь, парни повалили из комнаты, Эркин намотал портянки, обулся и встал, надевая рубашку. Встал и Аристов.

– Выговорись, – тихо сказал. – Легче будет.

– Я знаю, сэр, – кивнул Эркин.

– Не бойсь, – сказал Крис. – Всё здесь останется.

В комнату натащили стульев и чашек. Из кухни принесли опять тарелки. Эркин невольно рассмеялся.

– А влезет в меня?

– Давай, наворачивай, – радостно заржали в ответ. – Эх, не сообразили, сразу чайники поставить… Парни, дуйте на кухню, попросите там… Чья смена сегодня?… Этот, ну, мордатый?… Андрей, бери двоих и валяйте… Доктор Юра, чаю… а мы кофе… Ну и дуйте… Андрей, слышишь…

И снова Эркин вздрогнул, услышав это имя, но вокруг если и заметили, то вида не подали. Шутками, ссорами из-за стульев и чашек, они отводили его от той горечи, что услышали. И разговор шёл беспорядочно, обрывками, бросками, но, в конце концов, возвращался всё к тому же.

– С весны там, значит?

– В Джексонвилле? Да.

– И работал кем?

– Грузчиком на станции. Ну, и мужская подёнка.

– Это что?

– Ну, дрова поколоть, забор поставить, ещё там по мелочи.

– А! Понятно.

– Брат плотничал здорово, и я при нём…

– А брат-то откуда?

– Заткнись, брат он брат и есть.

– Мы напарниками были, а потом, в Бифпите уже, братьями записались, – Эркин вздохнул.

– Туда-то как занесло? – отвёл его сразу на другое Арчи.

– Нанялись на лето бычков пасти, – Эркин вытер хлебом тарелку из-под салата и придвинул суп. Он держал себя, но, сняв верхнюю тарелку, увидел тёмно-красный борщ с плавающим куском мяса и белым кружком сметаны, отложил ложку и закрыл лицо ладонями.

Парни недоумевающе переглядывались.

– Ты… ты чего это? – неуверенно спросил Люк, и зазвучали встревоженные удивлённые голоса.

– Это борщ…

– Он вкусный, парень, ты чего?

– Русский суп.

– Знаю, – глухо ответил Эркин, не убирая ладоней. – Знаю, – и рывком бросил их на стол, заговорил, ни на кого не глядя. – Андрей тогда пришёл к нам, Женя тоже борщ сварила. Один раз только мы вот так, всей семьёй, посидели… Я виноват, сам Андрея послал, я думал: он пройдёт, заберёт Женю и Алису, уведёт в Цветной, а он… Алису спас, на себя отвлёк. Женю… тоже из-за меня. Не было бы меня, может, и обошлось бы. Убили их. Не прощу. Встречу, я думаю, встречу, кто Андрея жёг, меня Алиса спрашивает, они его бензином облили и подожгли, так Алиса мне, что он кричал, а они смеялись, спрашивает, чего они смеялись, она ж… ей пять лет всего, что я ей скажу? Встречу этих… За Андрея, за Женю зубами рвать буду, расстреляют если, так я их там дождусь, мертвяком к ним приду, жить не буду, не уйдут, найду их, узнаю… – он задохнулся, закрыл глаза и так посидел, зажмурившись, потом открыл глаза, взял ложку и стал быстро, явно не чувствуя вкуса, есть.

– А чего у него, ну, брата твоего, имя русское? – после недолгого, но тяжёлого молчания спросил Андрей.

Эркин нашёл его взглядом.

– А, так он русский.

– Как русский?

– Беляк?!

– Беляка в братья взял?! Охренел?

Эркин в ответ выругался так, что парни только головами закрутили.

– Ого!

– Вот это загнул!

– Ты это где так навострился?

– Мало?! – Эркин обвёл их бешеным взглядом. – Он мой брат. И Женя, жена моя, русская. Поняли? Вы…!

– Твой брат из угнанных? – тихо спросил Аристов.

Но Эркин услышал его за гомоном и ответил:

– Нет, сэр. Он лагерник.

– Что?! Не может быть! – вырвалось у Аристова.

– А что, сэр? Почему не может? – Эркин тяжело, как после бега, дышал. – Я двадцать шестой год живу, это может быть?! Шесть лет скоро, как перегорел, это может?! – он хотел ещё что-то сказать, но заставил себя замолчать. – Ладно. Всё может быть. Всё, – оглядел сидевших и стоящих вокруг. – Чего вы все как под током задёргались. Ну, лагерник. И что?

– Точно? Может, он наврал тебе? – прищурился Крис.

– Я его номер видел, – отрезал Эркин.

– Так подделать, ну, нарисовать… – сказал кто-то.

– Я т-тебя ща так разрисую! – взвился из-за стола Эркин.

С десяток рук, вцепившись в его плечи и шею, с трудом удержали Эркина на месте.

– Ты чего, парень?

– Остынь, ну…

– Не со зла он…

– Он дурак, мы давно знаем.

– Он дурак, а я при чём? – буркнул, снова принимаясь за еду, Эркин и уже серьёзно: – За Андрея и за Женю убью. Поняли?

– Так о ней ты нам не расскажешь? – спросил Крис.

– А чего вам о ней? – Эркин отодвинул пустую тарелку из-под борща и открыл тарелку со вторым. – куском мяса с гречневой кашей. – Она моя жена, я ей муж, дочка у нас. Чего ещё?

– А… жили вы как?

– Хорошо жили, – убеждённо ответил Эркин. – По-людски. Я работал, она тоже, денег хватало. Мы уехать хотели. На Русские территории. Надоело прятаться.

– А… это чтобы осквернение расы не пришили?

– Ну да. Мы придумали что. Что я жилец, ну, койку снимаю, плачу деньгами и работу по дому делаю. Квартал-то белый.

– И не цеплялись?

– Перед Хэллоуином явились… Свора, так их… – Эркин снова выругался, ещё грубее прежнего. Ему ответили понимающими кивками. – Посуду побили, меня… немного. Они что, гады, сделали. Пятеро меня по кольцу гоняют, а один, сволочь, таз с посудой перевернул и на чашках, гадина, потоптался, ни одной не пропустил. Думаю, сейчас меня мордой об осколки приложат, ну, и лёг сразу.

– Берёг морду, значит?

– Дурак. С битой мордой на работу не нанимают. А глаза бы мне выбило, тогда что? Дурак, – повторил Эркин.

– А потом?

– А потом хрен с дерьмом, – угрюмо ответил Эркин. – Потом началось и закрутилось. У вас тут что, совсем тихо было?

– Ну-у, считай, совсем.

– Так, подрались малость.

– Леон, у тебя как, заживает?

– Не обо мне речь, – отмахнулся здоровой рукой Леон. – А у вас что? Круто заварилось?

– Круто, – кивнул Эркин и вдруг улыбнулся. – Но и мы им навтыкали. Как следует.

– И что теперь с тобой будет? – спросил Леон.

– Что захотят, то и сделают, – пожал плечами Эркин. – На мне трупов много. Я не отказываюсь, – зло улыбнулся, – отпустил душу, ну, так что ж теперь…

И разговор заметался в споре о том, что будет Эркину, и кто-то, вклинившись, спросил о том, что казалось настолько невероятным, что и речи об этом не заводили.

– А… с бабой ты, когда… смог?

– А весной, – ответил Эркин, сосредоточенно подбирая последние крупинки каши. – Даже день помню. На День Матери.