– Давно мяли?

– Да летом, – выдохнул Эркин.

– Давай, на спину крутись.

Он перевернулся, привычно закинул руки за голову.

– Когда горел?

– В двадцать.

– Ого!

Над ним склоняется тёмное лицо, блестящее от воды, а может, и пота.

– И живой?

– А чем тебе это мешает?

Негр смеётся и говорит уже серьёзно:

– Мне двадцать четыре полных, вот и спрашиваю. Глаза закрой, лицо промну.

– Лицо потом, – вмешивается метис, разминавший ему ноги. – Когда промазывать будем. Сейчас окатим.

– Чего?! – Эркин приподнялся на локтях, но его тут же уложили обратно, и лавина воды обрушилась сверху так, что дыхание перехватило.

– Теперь на живот.

И опять.

– Утопите, черти! – вырвалось у него.

– Не бойсь. Не первый. Вставай.

Эркин слез со скамьи, встал и потянулся, сцепив руки на затылке, медленно выгнулся на арку и выпрямился, оглядел смеющиеся лица стоящих перед ним парней.

– Ох, спасибо, парни.

– За спасибо ты нам расскажешь лучше.

– Чего рассказать?

– Чего спросим. Пошли. Промажешься.

– И промазка есть?! – изумился Эркин.

– Покупаем, – ответил Крис, подталкивая его к выходу.

– Да, а шмотьё моё? – уже у двери вспомнил Эркин.

– Иди-иди, – засмеялся кто-то ещё. – Не пропадёт. Всё сделаем.

Пока он мылся, принесли от кастелянши больничные тапочки, халат, простыню и два больших полотенца, а от себя кучу тюбиков с кремами.

– Вытирайся, – распорядился Крис, перебирая тюбики. – Нанесли черти мелкоты. Хоть по запаху подобрать.

И опять в несколько рук Эркину помогли вытереться, застелили простынёй две скамьи, уложили и… Эркин даже застонал от наслаждения, почувствовав, как ложится на спинную ложбину прохладный червячок крема.

– Что, не мазался долго?

– А как перегорел, – выдохнул Эркин. – Шестой год идёт.

– С ума сойти! – ахнул кто-то над ним.

– Скажи, а не сильно зашершавел.

Он слушал звучащие над ним голоса, но ощущал только скользящие по его телу умные ловкие пальцы и ладони, и как меняется под этими руками его кожа, становясь мягкой и упругой.

– А смотри, какой налитой…

– Это и мы такими станем?

– А чего ж нет? Мы все… из одного питомника.

– Повернись и глаза закрой.

Ему помогли повернуться.

– Ноги раздвинь. Ага, хорош.

И опять негромкие усыпляющие голоса.

– Смотри, а не изменились совсем.

– У тебя изменились?

– Нет.

– Так у него с чего должны меняться?

– Ты смотри, ладони у него… Корка.

– Снимем?

– Чем? Тут…

– Напильник нужен, – вмешался Эркин, не открывая глаз.

– Чего?

– А, верно.

– С чего у тебя так?

– Работа такая, – вяло ответил Эркин.

– Ну, так что? Оставим?

– Это отмачивать и слоями снимать. Оставим.

Эркин невольно улыбнулся. Руки на его теле растирали, вминали, разглаживали. И не было ни боли, ни страха, только где-то очень далеко внутри память о Жене, о её руках.

– Ты чего собрался? Распусти мышцы. Вот так. Ну, хорош?

– Хорош.

Его не больно, но звучно шлёпнули по животу над пупком. Эркин сел и открыл глаза.

– Ох, хорошо как! Спасибо, парни.

– На здоровье.

Ответили по-русски, и Эркин удивлённо вскинул глаза на сказавшего.

– Ты… по-русски знаешь? – вырвалось у него тоже по-русски.

– Немного знаю, – спокойно ответил Крис, вытирая руки. – А ты?

– И я немного, – ответил Эркин, вставая и шаря взглядом в поисках своих вещей.

– Ты чего?

– Не бойсь. И постираем, и вычистим. Надевай это.

Эркин не споря – всюду свои порядки – надел на голое тело халат. Пуговиц нет, руками, что ли, держать, а, вот оно как, запахнуть и поясом. Тапочки, похожие на те, сшитые Женей, нет, об этом нельзя.

Парни быстро и споро убрали всё, расставили скамьи.

– Здоровенный ты, чёрт, – поймал его взгляд и улыбнулся Эд. – Три больших тюбика ушло.

Эркин почувствовал себя неловко. Ведь сказали же, что за свои деньги покупают, а эти штуки дорогие, он знает, но вокруг уже смеялись, превращая всё в шутку.

– Пошли.

– Куда?

– К нам, – ответил Крис.

– А не в столовую? – предложил Эд.

– Хватит цирка, – отрезал Крис и объяснил: – Ещё и столовую перекрывать, шуму много. А к нам уйдём, и там только холл прикрыть, – и уже Эркину: – Пошли.

После душевой и промазочной Эркину в коридоре показалось прохладно, но они быстро поднялись по лестнице на второй этаж и свернули в правый коридор. Эркин уже привык идти в живом плотном кольце, да и не дурак он, чтобы не понять: его прикрывают от чужих глаз. Ну, парни здешние, им виднее.

Крис распахнул дверь своей комнаты.

– Заходите.

Ввалились всей толпой. Сразу стало тесно и шумно. Но Эркина вопросами не дёргали. Пусть поест, поспит, всё ж понятно: у Оврага был парень.

На столе уже стояли три тарелки, прикрытые тарелками же, и стакан, накрытый круглой румяной булочкой.

– И всё мне? – уточнил Эркин, усаживаясь за стол.

– Давай лопай, – засмеялись в ответ.

Тарелка белой каши – Женя называла её манной – с жёлтым озерком растаявшего масла, тарелка с нарезанными варёными овощами, бутерброды с ветчиной и сыром, стакан какао и сладкая булка с изюмом.

– И чей это паёк я лопаю? – поинтересовался Эркин, набрасываясь на кашу.

– Ладно, потом посчитаемся… Ешь давай.

– Хорошо вас кормят, – пробурчал с набитым ртом Эркин. – В тюрьме паёк куда как хуже.

– А ты из тюрьмы, что ли?

– За что?

– Беляков много покрошил, – улыбнулся Эркин.

– Это когда? – придвинулись к нему.

– А в Хэллоуин.

– Здорово! – восхитился кто-то.

– А нам не разрешили, – вздохнул Андрей.

– А я не спрашивался, – хмыкнул Эркин под общий одобрительный хохот.

– Андрей, а ты чего здесь?

Эркин вздрогнул, недоумевающе глядя на молодого пышноволосого негра, явного джи, но тут же опустил глаза и стал есть. Этого не заметили.

– Вы ж взялись тот вход держать.

– Струсили?

– Да нет, – наперебой объясняли Андрей, Арчи, Майкл и остальные джи. – Убрался он… Мы ему показ устроили… По-жёсткому… Он аж обалдел… Ага, стоит, глаза выпучил… а мы наяриваем… Обложил нас и ходу…

– Точно, ушёл? – спросил Крис.

– Ушёл, – подтвердил Клайд.

– Ага… И шофёра забрал… В город ушли…

– Ладно. Холл всё равно держим.

– А то… Само собой…

Эркин доел и, сыто отдуваясь, откинулся на спинку стула.

– Ну, и накормили. От пуза. Сейчас бы поспать.

– Сейчас и ложись… Вон кровать. Ложись и отрубайся… Всё, отваливайте, не показ, смотреть нечего…

Эркин, уже не стесняясь, скинул халат и лёг на кровать. Прохладная чистая простыня заскрипела, натягиваясь, под его телом.

– Ты как, прикроешься? – спросили над ним. – Дать одеяло, или так будешь?

– С одеялом, – пробормотал, засыпая, Эркин.

Он стремительно проваливался в сон и уже не ощутил, как его накрыли простынёй и одеялом.

Бесшумно толкаясь, парни забрали посуду и ушли. Крис задержался в дверях, оглянулся. А смотри-ка, как ловко одеялом обернулся, не впервой, значит. Ну, пусть спит. Он бесшумно прихлопнул за собой дверь и пошёл в холл, где стояли жёсткий диван, несколько стульев и кресел и где был селектор. Сейчас по холлу болталось несколько самых «плечистых» и «глазастых».

– Заснул?

– Да, отрубился.

– Да-а, хлебанул парень.

– Ну уж не меньше нашего.

– Сказанул! Слышал же, из тюрьмы привезли.

– Я видел, как из машины выводили. В наручниках.

– А руки его видел? Он ладонью гвозди забивать может.

– И не мазался с… когда он перегорел-то?

– Говорит, в двадцать.

– Врёт. Кто его, перегоревшего, держал бы?

– Тоже верно.

– Проснётся, спросим.

– А на хрена ему врать?

Крис, не слушая и не вмешиваясь в разговор, щёлкнул переключателем на коробке селектора.

– Доктор Аристов слушает.

– Доктор Юра, это я, Крис, – Юрием Анатольевичем он называл его только когда говорил по-русски, а здесь полно народу, так что надо по-английски. – Он заснул.