– И пока?

– Берите сахар, печенье. Стоит ли заново тасовать людей, Геннадий Михайлович? Вообще-то мы, – Бурлаков невесело улыбнулся, – извините, никак не привыкну, что один, переехали в Грязино из-за бомбёжек, это дом тестя. Глухомань, тишина, а Царьград тогда бомбили часто. А там оккупация… ну, и всё остальное из этого вытекающее. А теперь… пусть живут.

Старцев задумчиво кивнул.

– А что вы вообще думаете о статусе этих территорий, Игорь Александрович?

– Спорность этих земель, как и любого Пограничья со смешанным населением очевидна и фактически непреходяща, – пожал плечами Бурлаков. – Мне думается… это вопрос населения.

– Плебисцит?

– Империя радикально изменила этнический состав. Сейчас плебисцит будет некорректен. По вашим данным возвращаются многие?

– Насколько я знаю, не очень. Многие из переселенцев бежали от фронта. Они не возвращаются совсем. Из угнанных пока немногие. Но, – Старцев нахмурился, – эксцессы уже начались.

– Да, в этой ситуации они неизбежны, – кивнул Бурлаков.

– Инфраструктура разрушена, самоуправление отсутствует, – продолжал рассуждать Старцев. – И вы правы: нельзя одну несправедливость исправлять другой. Угон изгнанием.

– Совершенно верно, – Бурлаков отпил кофе. – Однозначного решения я, честно говоря, не вижу. Наверное, наиболее приемлем вариант с компенсацией и выкупом.

– Да, согласен. Кстати, стихийно этот процесс уже начался. Выкуп, он же компенсация и отказ от претензий. Комендатура оформляет и выдаёт документы на право владения.

– Я слышал о таких случаях, – улыбнулся Бурлаков.

– Ваш комитет подключился? – с интересом спросил Старцев.

– Разумеется. Мы же комитет защиты жертв Империи. И раз эта территория теперь российская, значит, надо стабилизировать население. Тем более, что рабство было распространено не особо, наиболее рьяные либо бежали, либо не пережили освобождения рабов.

– Как и во всей Империи, – понимающе кивнул Старцев.

– Бывшей Империи, – поправил его Бурлаков. – Пограничье было необходимо вернуть несмотря ни на что, по политическим мотивам. А то станет непонятно, за что воевали.

– Да, конечно, вернуть утраченные территории.

– Вот именно. А остальная территория – лишняя обуза, пусть самоорганизуется. Мы только даже не почистили, а создали условия, а дальше пускай сами своими руками и по своему разумению, – Бурлаков усмехнулся и продолжил: – Очень многое упирается в документы. Архивы нам предоставили, но работы… непочатый край. И с угнанными мы уже начали большую программу репатриации. Многим из них некуда возвращаться, а Россия…

– Россия велика, всем место найдёт, – улыбнулся Старцев. – Аналогично с индейцами, так?

– Да. Союз Племён подал неплохую идею, а в её осуществлении показал… и пути, и колдобины. Но наш масштаб несравнимо больше и задачи поразнообразнее.

Старцев несколько раз задумчиво кивнул. Отвечая не столько Бурлакову, сколько собственным мыслям.

– Как вы думаете, Игорь Александрович, насколько реальна попытка поворота?

– А насколько реальна была война? Вы это вряд ли помните.

– Совсем не помню, – кивнул с улыбкой Старцев.

– Ну вот. Тоже считали, что Империя не осмелится. А в результате? Вот видите. А вообще-то об этом надо спрашивать у наших друзей. У Николая Алексеевича и Александра Кирилловича. Это сфера их интересов.

– Это их хлеб, – улыбнулся Старцев. – Конечно, попытки реванша закономерны и неизбежны, но меня смущает одно обстоятельство. Нас слишком убеждают, что все события развернутся на Рождество. Слишком явная утечка.

– Чтобы она была естественной, – сразу подхватил Бурлаков. – Рождество как граничную дату нашего ухода с основной территории бывшей Империи мы дали сами. Тоже всевозможными, насколько я знаю, утечками и полуофициальными заявлениями. Естественно желание реваншистов перехватить и не дать никому вклиниться в момент безвластия. Пересменка – самое благодатное время для прорыва.

– Как и фронтовые стыки, – кивнул Старцев.

– Да, вы правы. Тот же стык, только не в пространстве, а во времени. Вспомните нашу и не только нашу историю. Стоит власти упасть, как сразу находятся желающие и могущие её подобрать, пока честные и законопослушные думают и колеблются. Так что реванш именно вплотную перед нашим уходом или во время него вполне вероятен и даже оптимален для реваншистов. Но нужно решить другой вопрос. Нас хотят упредить или наоборот, вызвать на активные действия?

– А как считают в вашем Комитете?

– По-разному, – засмеялся Бурлаков. – Но в любом случае наши действия предопределены. Оружие практически у всех сохранилось, решительности не занимать. Да из подполья мы далеко не всех вывели.

– Почему? – удивился Старцев.

– Потому что с той стороны многие остались… в своём подполье. Службу Безопасности и Службу Охраны проредили, скажем так, и без нас.

– Да, – кивнул Старцев. – Я слышал об этом. Программа самоликвидации, правильно?

– Совершенно верно. А была ещё Белая Смерть. Глубоко законспирированная и очень влиятельная. И очень опасная. Так вот она, по многим данным, осталась почти нетронутой. И предстоящий реванш – это её дело, я уверен. Исход попытки, конечно, ясен и предсказуем. Но крови будет много.

– К сожалению, вы правы, – вздохнул Старцев.

Обязанность сидеть с отцом у камина давно тяготила Хэмфри Говарда, но взбунтоваться ему и в голову не приходило. Споры с отцом обходились слишком дорого. Особенно если спор отец проигрывал. Многим спорщикам их победа оборачивалась самым нежданным и неприятным образом.

– Добрый вечер, отец. Ну, как ты?

– Не изображай любящего сына, Хэмфри. Денег ты больше не получишь.

Хэмфри молча налил себе коньяку и сел в кресло перед камином. Отпил, погонял во рту.

– Что за марка, отец? Я такого ещё не пробовал.

– Из Франции, – Спенсер Говард отвечал, не глядя на сына. Но это вообще его манера разговаривать, когда он достаточно благодушен. Взгляд в упор не обещал собеседнику ничего хорошего. – Ты считаешь подготовку законченной?

– Я уверен в успехе, отец.

– Твоя вера меня не волнует. Это твоя проблема.

– Отец, – Хэмфри знал, что легко пьянеет, но уж очень хорош коньяк. – Это наша общая проблема. И я её решил! – он захихикал. – Эти болваны ждут на Рождество, а рванёт, ох, не могу, уже во вторник. Хэллоуин будет… настоящий! На загляденье. Порадуйся.

– Ты глуп, Хэмфри. И не желаешь с этим считаться.

– Ну-ну, отец. Я знаю, что ты никогда не любил меня. Но теперь… придётся полюбить. Я последний.

– Последний Говард.

Интонация, с какой прозвучали эти слова, и быстрый резкий, как удар, взгляд отца напугали и разозлили Хэмфри.

– Рассчитываешь пережить меня, да?

– Хотя бы.

Взгляд отца стал оценивающим, и Хэмфри понесло.

– Думаешь, со мной, как с Джонни? Не выйдет. Я не он.

– Да, – старик наконец отвёл взгляд от раскрасневшегося лица сына. – Ты не Джонатан. Иногда и глупец говорит умно. Ты пьян. Иди к себе.

Хэмфри понимал, что зарвался и потому послушно встал.

– Спокойной ночи, отец.

– Ступай.

Когда за Хэмфри закрылась дверь, старик Говард взял его рюмку и брезгливо выплеснул остаток в камин. Как этот болван пронюхал? Или просто догадался? Доказательств нет и быть не может. Но если эта пьянь распустит язык… Не вовремя убили Ротбуса. Сейчас бы его… мальчики очень даже пригодились. И Чак. Грина нет, телохранителей брать негде. Если только перекупить. Но какой дурак отдаст тебе самое надёжное и безотказное оружие? Для этого нужны очень серьёзные аргументы. И времени уже не остаётся. Всё ненадёжно, зыбко, на соплях и старых связях. Неужели он поторопился с Джонатаном? Или сделал вовремя, но не то? А какие были варианты? Упрятать в укромное место под надёжной охраной… Нет, слишком много расходов. Без подчинённых любой генерал – Говард непроизвольно скривил губы в презрительной насмешке – только обычный человек. Так что всё-таки всё правильно. Джонатан был слишком на виду и, дурак, искренне верил в свою значимость и всесильность. В этом самом кабинете…