Серьезные вопросы не решались из-за пустяков и высокомерия. Последняя неделя в Москве перед Рождеством превратилась в настоящий фарс. Литвинов не был уверен, получил ли Трояновский инструкции и изучил ли вообще документы НКИД по советско-американским отношениям. Об этом он сообщил Сталину, который воспринял его слова как жалобу. Тогда Литвинов сам составил инструкции и отправил их Сталину на одобрение. В них в целом описывалось «джентльменское соглашение» с Рузвельтом (без параметров переговоров), возможность заключения пакта о ненападении и другие, более рядовые вопросы. Инструкции сразу же одобрило Политбюро[541].
Однако у Литвинова никак не получалось заставить Трояновского сдвинуться с места. Откуда такие сложности? Наконец вмешалось Политбюро. Трояновский все же сел на пароход, который отправлялся из Гавра, и встретился с Буллитом, а также с остальными сотрудниками посольства в Вашингтоне[542]. Нет подтверждений того, что между двумя дипломатами состоялись важные переговоры. 6 января они без всяких приключений прибыли в Нью-Йорк и там встретились со Сквирским и другими советскими официальными лицами. Также присутствовал чиновник Госдепартамента. Специальный катер доставил их, а также Буллита, его секретаря и дочь с острова Эллис в город, который сильно отличался от приграничной деревни Негорелое. 8 января Трояновский вручил свои верительные грамоты Рузвельту. С учетом обстоятельств это было настоящим достижением.
Скрытые сложности
Еще до прибытия Трояновского в Вашингтон начались сложности с получением кредитов для советской торговли, о которых договорились в рамках «джентльменского соглашения». «Я чувствую себя просто вторым Понци», — писал сотрудник Госдепартамента Джон Уайли Буллиту в середине декабря. Он имел в виду печально известного бостонского мошенника, основателя финансовой пирамиды Карло Понци. Уайли имел в виду, что ему приходится охотиться за деньгами: одалживать их у Питера, чтобы заплатить Полу и финансировать советско-американскую торговлю. Правительство США не хотело одалживать СССР средства напрямую или выступать в качестве гаранта, поэтому приходилось искать другие пути для того, чтобы реализовать «джентльменское соглашение». Первым делом, как помнят читатели, решили воспользоваться немецкими облигациями СССР, которые хранились в США, и обменять их на советские долгосрочные облигации. А немецкие использовать для оплаты советских векселей, срок по которым подойдет в Германии. Как только удастся это организовать, будет сформирован механизм возобновляемого кредита для финансирования советско-американской торговли. С точки зрения Уайли, таким образом можно было найти какое-то решение, не прибегая к помощи правительства, не считая «груза моральной ответственности». Джон сообщил, что в правительстве поменялись некоторые люди, и это может пойти во вред поиску вариантов финансирования торговли с СССР. «Существуют скрытые сложности, и этот новый поворот может быть неудачным». Уайли полагал, что министр финансов Моргентау будет «только рад найти удобное местечко для депозита большевиков». Кроме того, давили сроки, и не только из-за рассмотрения Конгрессом законопроекта Джонсона о невыплаченных долгах. У советского правительства были счета, которые надо было оплатить в Германии в феврале, а кроме того, были «самопровозглашенные импресарио» и американские компании, которые хотели подписать договоры с советским правительством. Так что время поджимало. Уайли полагал, что лучше всего подойдет экспортноимпортный банк, поддерживаемый правительством. С его точки зрения, «с этим не было связано никаких препятствий»[543]. Может ли сработать такой вариант?
Изначально Трояновского хотели отправить в Вашингтон, чтобы он начал переговоры как можно скорее, помог заключить «джентльменское соглашение» и определить окончательную сумму долга. Правительство СССР исходило из суммы 75 млн в обмен на большой долгосрочный заем. Но не вышло. На самом деле в начале февраля появились признаки потери советских позиций в Вашингтоне, из-за чего Литвинов написал Трояновскому письмо и напомнил ему о том, что было для советского правительства приемлемым условием. Конечно, это было еще не все. Литвинов хотел понять, удалось ли Трояновскому добиться успехов в деле об организации визита американского флота в СССР и в обсуждении соглашения о продаже рельсов в целом[544]. Казалось, постепенно все начало сдвигаться с мертвой точки.
20 февраля сотрудник Госдепартамента Роберт Келли, давний противник СССР, вручил Трояновскому предложения США по урегулированию «джентльменского соглашения». Госдепартамент повысил требования по сумме долга, процентным ставкам и заговорил о кредитах, а не о долгосрочном займе. Было похоже, что враги просто заманили СССР выгодными условиями и теперь пытаются обмануть. Трояновский обратил внимание на эти изменения, однако Келли ответил, что Буллит одобрил предложения. А что же президент? Трояновский предложил организовать переговоры в Москве между Литвиновым и Буллитом, а не в Вашингтоне, как предполагалось изначально. Он встретился с Рузвельтом через два дня и сказал, что обсуждение долгов проходит очень тяжело и лучше организовать его в Москве. Президент ответил, «… что ему хочется держать это дело в своих руках и лично руководить переговорами в Вашингтоне», но не стал возражать против смены места[545]. Понятно, почему. Переговоры превратились в задачу, которую хочется спихнуть на кого-то другого.
Переговоры с Буллитом
Буллит вернулся в Москву в начале марта 1934 года и, конечно, начал обход всех официальных лиц. Литвинов болел гриппом и лежал в больнице, поэтому посол отправился к генеральному секретарю НКИД Ивану Анатольевичу Дивильковскому, с которым он не успел познакомиться во время визита в Москву в декабре. У посла были для него пикантные новости. В Госдепартаменте ответственным за российскую политику назначили Р. Уолтона Мура. Теперь он будет читать все входящие и исходящие телеграммы из Москвы в Москву. Келли возглавлял Восточноевропейский отдел Госдепартамента и был всего лишь «маленьким чиновником» и «бюрократом», по словам Буллита. Его отношения с СССР будет определять американское правительство. Однако сам он настроен враждебно, и его следует осадить. Что еще интересно, Буллит полагал, что отношения СССР и Японии улучшаются. Японцев убедили, что во время первого визита Буллита в Москву удалось заключить соглашение о том, что США окажет военную помощь, если произойдет столкновение армий СССР и Японии. По пути в Москву Буллит случайно в Гааге встретил японского министра, который ранее был поверенным в Вашингтоне. По его словам, министр иностранных дел Японии заявил, что до тех пор, пока все зависит от него и его кабинета, войны с СССР не будет. И уж, конечно, решение не будут принимать вспыльчивые полковники, которые сидят на берегу Амура[546]. Буллит снова приехал к Дивильковскому через несколько дней и спросил, когда он сможет встретиться с Литвиновым, который был сильно болен. Это зависит от докторов, ответил генеральный секретарь, и добавил, что повседневными делами занимается Крестинский, и посол может встретиться с ним. Но Буллит ответил, что вопросы, которые поднимались в Вашингтоне на встрече с Рузвельтом, можно обсудить только с Литвиновым[547].
Буллит встретился с Крестинским на следующий день и затронул примерно те же темы, что и в разговоре с Дивильковским. По словам Крестинского, они беседовали долго, но не очень содержательно. Буллит передал информацию о польско-немецких отношениях, которую он получил в Париже и Варшаве по пути в Москву. Польско-немецкий пакт о ненападении был подписан всего полтора месяца назад, и он вызывал «крайнее беспокойство французского правительства». Как, наверно, помнят читатели, в Париже обсуждалась необходимость научиться ладить с Польшей. Всего несколько недель назад в Москву приезжал Бек. Ходили слухи, что письменное соглашение включало в себя несколько пунктов: Польша не интересуется аншлюсом, обещает не заключать пактов с Чехословакией, и если Япония нападет на СССР, то Германия и Польша вступают в войну с СССР на западе. Польша может забрать себе Белоруссию, а Германия — Украину. Конечно, для НКИД были важны отношения с Польшей, и она вызывала сильное раздражение. В Варшаве Буллит встретился с Беком и другими польскими официальными лицами. По словам Крестинского, посол полагал, что Германия и Польша не подписали соглашение и ни о чем не договорились устно, что бы ни думали в Париже, однако обмен мнениями, вероятно, состоялся [548]. Для Крестинского тут не было ничего нового, и он не стал это комментировать.
