Именно так вел дела Гитлер, и это вызывало возражения и опасения. «Все, что укрепляет такое государство и поэтому увеличивает опасность нарушения мира, должно быть отметено. Вбивать это в башку пацифистов полезнее, чем потакать их разглагольствованиям об абсолютной справедливости»[1221]. Майский, пытаясь разрешить дилеммы советской политики, продолжал встречаться с коллегами. Он виделся с Иденом в конце апреля, а через две недели — с Ванситтартом. Иден был занят тем, что пытался придумать, как совершить поворот в сторону Берлина. Он предложил кабинету проект опросника для Гитлера, в котором спрашивал, будет ли немецкий лидер уважать европейский статус-кво и хочет ли он подписать «подлинные договоры» для сохранения мира в Европе. Почему бы не попросить волка присмотреть за стадом овец? Не только Майскому приходили в голову бредовые идеи. Сложно понять, чего именно планировал добиться Иден с помощью этого опросника, который Фиппс вручил Гитлеру в мае. Разумеется, немецкое правительство не стало на него отвечать. Во время разговора с Иденом Майский упрекнул его в раскачивании британской политики. Он, как обычно, начал говорить про европейскую безопасность и спросил, что войдет в опросник для Гитлера. Иден ответил уклончиво. Согласно инструкции, полученной от Литвинова, Майский предложил включить вопрос о Восточном пакте (который на самом деле был уже давно мертв и похоронен), но Иден ответил однозначным отказом. Затем они заговорили об Абиссинском кризисе и вводе вермахта в Рейнскую область. Разгорелась оживленная дискуссия. «Я должен со всей откровенностью сказать, — писал в отчете Майский, — что у нас имеется достаточно оснований относиться критически к британской политике последнего времени. И[ден] точно ждал этого заявления и с оживлением воскликнул: “Вы имеете в виду наше отношение к Германии? Пожалуйста, пожалуйста, продолжайте. Говорите откровенно!” Я не заставил себя упрашивать и изложил Идену нашу точку зрения: в итало-абиссинском конфликте мы непосредственно не заинтересованы, мы поддерживали санкции против агрессора, потому что рассматривали данный случай как предметный урок для других, более опасных агрессоров. Для нас акция Лиги Наций против Италии имела ценность, главным образом, как репетиция подобной же акции против Германии, если и когда она выступит. А что мы видим сейчас? Германия совершила явный акт агрессии, влекущий за собой величайшие последствия. И что же? Англия вместо того, чтобы решительно выступить против Германии, фактически ее поддерживает. Естественно, возникает вопрос, какую ценность тогда имеют крутые меры против Италии? Такая дискриминация между Италией и Германией в пользу Германии заслуживает, с нашей точки зрения, решительного осуждения».

Министр иностранных дел все списывал на общественное мнение, которое было враждебно настроено по отношению к Франции. «И[ден] стал возражать: британское общественное мнение делает разницу между открытым нападением Италии на чужую территорию и вступлением германских войск в германскую же область. Конечно, нарушение Германией Версальского и Локарнских договоров заслуживает осуждения, но все-таки оба акта нельзя ставить на одну доску. А ведь общественное мнение в Англии — решающая сила. По нему приходится равняться правительству». Такое ощущение, что Иден собирался защищать Германию. Убедить Майского не удалось. Британское правительство должно само управлять общественным мнением, а не следовать за ним. Именно этим должен заниматься новостной отдел. Майский не хотел никого критиковать, но Иден попросил честно сказать, что он думает. План Хора — Лаваля, по крайней мере, был политическим курсом, да, не самым прекрасным, но это был именно курс. Это могло бы стать решением военного вопроса, хоть и не самым хорошим. Кроме того, британское правительство говорило, что оно будет придерживаться политики Лиги, но этого не произошло. Вместо этого оно вело себя неуверенно и колебалось. «И вот результат, — сказал Майский. — Англия провалилась между двух стульев, а Лига Наций поставлена под удар. Прошу извинения, но я совершенно не понимаю, чего хочет Ваша страна».

Иден защищал британскую политику. Он сказал: «…мы сделали все, что смогли. Мы действовали в интересах коллективной безопасности». Иден во многом винил Францию, и в особенности Лаваля, так что в Великобритании сейчас были сильны антифранцузские настроения. Однако Иден боролся с этими настроениями и старался предотвратить появление разрыва между французской и британской политикой. Майский не был убежден и считал объяснения Идена неудовлетворительными. «Мне часто казалось, что по существу он согласен со мной и возражает лишь главным образом по долгу службы». Майский начал защищать Францию, хотя это не было его обязанностью. «Франция боится Германии, она ищет себе помощи — со стороны Лиги Наций, со стороны отдельных великих и малых держав. В течение всего послевоенного периода Франция добивается от Великобритании твердых обязательств помощи на случай германской агрессии и никак не может этого получить. Всякий раз, как Париж ставит Лондону вопрос, может ли он рассчитывать на безусловную поддержку, Лондон неизменно отвечает “Да, но…” И дальше начинаются различные оговорки и резервы. Надо ли удивляться при таких обстоятельствах, что Франция стала искать себе друзей и в других частях Европы?»

Иден старался защитить британскую политику, однако Майский разбил все его аргументы один за другим. Разговор снова зашел об Абиссинском кризисе. Дела Абиссинии казались безнадежными. Лига пострадала от «тяжелого удара». Если Италия окончательно победит в ближайшие недели, продолжится ли действие санкций? Иден ответил, что вряд ли. Майский заметил, что двигаться вперед можно только за счет коллективной безопасности и укрепления Лиги. Иден развел руками.

«Мы столько сил вложили, — сказал он, — столько стремления и денег, чтобы поддержать принцип коллективной безопасности в ходе итало-абиссинского конфликта. И каков результат? Как я могу сейчас после всего, что произошло, обратиться к моей стране с предложением заново инвестировать энергию, силы и деньги в поддержку коллективной безопасности в любой другой части Европы? Наша страна на это не пойдет». «Тогда остается только одна альтернатива: война», — парировал Майский. В ответ на это заявление «И[ден] беспомощно пожал плечами»[1222].

Ванситтарт полагал, что ситуация очень опасная, и следующими целями Германии станут Австрия и Чехословакия. Если ничего не предпринять в ближайшее время, Германия установит в Центральной Европе гегемонию, насчет которой предупреждал Остин Чемберлен. В британской политике царил хаос, но Ванситтарт надеялся, что скоро все изменится к лучшему. Он пытался воодушевить как себя, так и Майского. Это был черный юмор: «тяжелая работа» стабилизировала «глупую и плохо обученную» британскую общественность. «Германия точно собирается ассимилировать соседей в Центральной и Восточной Европе», и Ванситтарт не понимал, как это остановить, «если только наши люди не станут по крайне мере в два-три раза более зрелыми, чем сейчас»[1223]. Настроение у Кольера было лучше: «К счастью для англорусских отношений, перспективы англо-немецких отношений быстро отдаляются». Это, несомненно, был намек на Сарджента. Но через два месяца он был не меньше, чем Ванситтарт обеспокоен «кошмарной» сменой политического курса в Великобритании: «Естественно, я исходил из предпосылки, что есть некоторая преемственность [британской] политики и что если бы ее не определяли “Таймс” и лорд Ротермир [медиамагнат и соперник лорда Бивербрука. — М. К.], Северный департамент уже закрыл бы лавочку»[1224]. Как покажут события, он мог так и поступить.

В мае 1936 года Кольер и Ванситтарт попытались снова поднять вопрос займа СССР. Ванситтарт рекомендовал обсудить его в кабинете, но Иден не согласился: «На настоящий момент у меня нет никакого желания возвращаться к этому проекту. Насколько бы ни были оправданны наши причины, они вызовут возмущение в Германии и, соответственно, снизят наши шансы на заключение западноевропейского соглашения. Кроме того, я не хочу особенно близких отношений с СССР. Достаточно “корректных”»[1225].