Ни Чилстон, ни большинство лондонских консерваторов не питали иллюзий насчет того, что русские коммунисты вдруг откажутся от революционных принципов. В свою очередь, большевики не ждали от британской элиты отказа от капитализма. Поговорка гласит, что для танго нужны двое… Майский все еще пытался объясниться с английской стороной: «Поначалу мы были опьянены революцией. Но и вы тоже! Нам казалось, что ваш строй рухнет через пару месяцев, а вам казалось, что мы больше этого срока не протянем. Теперь нам нужно примириться друг с другом». Ванситтарт пока что не верил в перспективы сотрудничества: «Россия по духу только тем отличается от Японии и Германии, что ей нужно больше времени, чтобы встать на ноги, и она это осознает»[717].

Литвинов не был настроен упрашивать британцев, а вот Майский не стеснялся проявлять инициативу. В разговоре со Стрэнгом, после того как тот вернулся в британский МИД из посольства в Москве, Майский пытался, следуя литвиновским указаниям, прозондировать почву. Майский упомянул мнение прессы о том, что британское правительство скорее против советского вступления в Лигу Наций. Стрэнг тут же возразил, что это мнение не соответствует действительности, «но вместе с тем он давал понять, что британское правительство не склонно проявить и никакой инициативы в данном вопросе. Я запомнил такую его фразу, — писал Майский. — “Одно дело взять на себя инициативу по вопросу о вовлечении СССР в Лигу Наций…” и дальше после некоторой заминки. “но я себе не представляю такого положения, чтобы Англия голосовала против вступления СССР в Лигу Наций”»[718].

Майский продолжал прощупывать почву для сближения. Чилстон, отлучившись в Лондон, вместе с женой нанес в советское посольство визит вежливости. Поговорив об искусстве и театральной жизни в Москве, Чилстон уже в деловом тоне поделился впечатлениями от первых месяцев службы. «Он, по его словам, — отметил Майский, — в общем доволен, хотя признается, что многого еще не знает и многое в нашей жизни для него представляет загадку. До сих пор он не видел ничего, кроме Москвы, однако в ближайшее время он собирается съездить в Ленинград, а также посмотреть и кое-какие другие части Советского Союза. Ленинград стоит у него в качестве первоочередной задачи». Затем Чилстон рассказал о происходящем в Лондоне «большом сдвиге» в отношениях с СССР. Атмосфера стала благоприятнее, чем была до его отъезда в Москву, и ключевую роль в перемене отношения к России сыграло заключение торгового соглашения. Даже среди отъявленных консерваторов больше не было тех, кто проявлял бы к Москве откровенную враждебность[719].

В Москве в это верилось с трудом. Майский продолжил прояснять обстановку в беседах с Кольером и Стрэнгом. Он ловко вел беседу и попытался провокацией выудить из собеседников ответ на нужный вопрос: «Я вставил замечание о том, что, по моим наблюдениям, в Англии имеется много сторонников сближения с Японией и Германией». Стрэнга удалось подловить — он тут же начал возражать, что такие люди в Англии, безусловно, есть, но за последние месяцы их влияние существенно снизилось. И наоборот, в МИД, продолжал он, все большую популярность завоевывает точка зрения, что в ближайшие пять лет главными «факторами беспокойства и опасности в международной сфере» будут Германия и Япония. Япония представлялась как возрастающая угроза британским интересам. Майский продолжил свои провокационные замечания. «Я усмехнулся и в виде шутки» поинтересовался у Стрэнга, где на шкале этих угроз он бы расположил «англо-советские противоречия». Как пишет Майский, Стрэнг некоторое время колебался, затем отметил, что англо-советские противоречия носят скорее теоретический характер, ни одна из сторон не посягает на территориальные либо финансовые интересы другой, поэтому англо-советские противоречия, на его взгляд, не столь остры и непримиримы, как, например, англо-германские и особенно англо-японские. В ближайшем будущем он не видел серьезных поводов для ссор и обострения отношений между Лондоном и Москвой и прямо признавал, что страны могут успешно сотрудничать на благо мира как в Европе, так и в Азии.

Эту логику рассуждений Майский и привел в качестве подтверждения улучшения англо-советских отношений. Мы видим, что позиция Стрэнга существенно поменялась со времени скандала с «Метро-Виккерс», при том что с тех пор прошло меньше года. В продолжение разговора они подняли тему Японии. Стрэнг спросил «несколько нерешительно», имело ли влияние признание Советского Союза Соединенными Штатами на советско-японские отношения. «Я ответил, — заметил Майский, — что несомненно имело, и что данный акт сближения между двумя великими тихоокеанскими державами несколько отрезвит кое-какие милитаристские головы в Токио». А если говорить об англо-советском сближении, подхватил Стрэнг, «слегка осмелев», окажет ли оно благотворное влияние на Дальнем Востоке? «Я ответил, — продолжал Майский, — что сближение двух таких великих держав, как СССР и Великобритания, если бы оно стало совершившимся фактом, имело бы чрезвычайно большие последствия для укрепления мира во всем мире, в частности и на Дальнем Востоке. Стрэнг заявил, что он тоже так думает и при этом стал с горечью жаловаться на необычайные бесцеремонность и агрессивность Японии».

Из сделанной Майским записи разговора можно сделать вывод, что в нем участвовал только Стрэнг. На самом деле на встрече были и другие представители британского МИД: Кольер, Фрэнк Эштон-Гваткин, Эдуард Халлет Карр. И в их присутствии встал вопрос, сколь долгосрочным может быть мир. Только представьте: Майский за столом с мидовскими клерками обсуждает, когда придет конец мирному времени. Большинство полагало, что через пять лет; Карр, который в будущем стал знаменитым историком, назвал более оптимистичный срок — 10 лет. Между Карром и Кольером со Стрэнгом вспыхнул спор, в ходе которого было решено, что «Карр предается совершенно необоснованному оптимизму». Все гости были «совершенно единодушны в проявлении большой тревоги в отношении Японии и ее намерений на Дальнем Востоке. Все вместе и каждый персонально они подчеркивали, что японская угроза является сейчас наиболее актуальной и наиболее трудно разрешимой проблемой для Великобритании»[720]. Про нацистскую Германию в этом разговоре никто и не вспомнил.

Майский далеко не всегда поднимал в своих отчетах дипломатические вопросы «жизни и смерти». Он также присутствовал на вечере в британском МИД, и этот факт должен был служить для советского посольства знаком, что отношения нормализуются. Во время скандала с «Метро-Виккерсом» советская миссия подверглась частичному бойкоту, и Майского на светские рауты звать перестали. Но за неполный год многое изменилось. Для Майского ужины и приемы были излюбленным поводом вступить в беседу с британцами, поскольку он был человеком общительным и умел разговорить любого. На таких светских вечеринках люди чувствуют себя свободнее, их раскрепощают виски и вино. И вот в начале июня после одного такого обеда в МИД дипломаты устроили сборище в импровизированной курительной комнате. Саймон, обходя гостей, в конце концов заговорил с Майским. «Начал, как водится, с погоды». Саймона такое начало устроило. В Англии стояла засуха, что не очень-то волновало главу МИД. По словам Майского, потом он поднял тему, отчасти связанную с политикой. Удивительно, но, похоже, Саймон и советский посол оказались людьми с очень похожим чувством юмора. Была ли эта их встреча предвестником сближения?.. Пусть обо всем расскажет Майский:

«Потом он [Саймон] перешел на политику. Вспомнил Женеву и вдруг, сделав драматический жест обеими руками и схватившись за голову, воскликнул: “Женева! Ах, это сейчас такое пустое, такое скучное место”. Еще через мгновение: “Г[осподин] Литвинов произнес в Женеве большую речь. Я всегда люблю слушать его речи. Он умеет шутить. Это единственный человек в Женеве, который умеет подарить вас хорошей шуткой. Вот, например, сейчас г[осподин] Литвинов сказал: конференция мертва, — так давайте ее увековечим! Разве это не первоклассная шутка?”».