Альфан встретился с Литвиновым после его возвращения из Парижа. По словам посла, нарком был очень доволен тем, как его принял Фланден. Это и понятно, судя по записям Потемкина. Если франко-советский пакт будет быстро ратифицирован, то тогда можно будет заключить румынско-советский пакт, и это «значительно изменит текущую дипломатическую ситуацию в мирную сторону ради общего блага»[1244]. Двигатель завелся и заглох. Оптимизм Литвинова скоро пошел на спад.

В Париже Потемкин работал сутки напролет, чтобы продвинуть ратификацию. На обеде в посольстве он поговорил с теми, кто выступал в поддержку пакта. Присутствовал даже Титулеску. Дельбос спросил Поля Бастида, радикал-социалиста и председателя Комитета по иностранным делам в Палате депутатов, чем, по его мнению, окончатся дебаты. Дискуссия может стать очень горячей, ответил Бастид, но «за» должны проголосовать «по крайней мере 400 человек», то есть подавляющее большинство. Важно, чтобы в дебатах участвовал Эррио. Все присутствующие согласились[1245].

8 февраля Потемкин встретился с Фланденом, чтобы обсудить голосование по вопросу ратификации. Фланден сообщил, что дебаты, вероятно, начнутся 13 февраля, а не 11-го, как было запланировано, и будет много выступающих. Оппозиция решила дать отпор. Фланден перечислил их аргументы. Правые хотели остановить усиление сближения с СССР, это было их главной целью. Они предпочитали заключить союз с нацистской Германией, оперируя следующим аргументом: «Без соглашения с Германией невозможно обеспечить мир в Европе. Между тем ратификация франко-советского пакта отбрасывает Германию от Франции и обрекает ее на изоляцию, могущую иметь опасные последствия». Что касается предпочтений, большинство французских правых поддерживали нацистскую Германию. Ратификация пакта привела бы к созданию франко-советского военного союза, а он, в свою очередь привел бы к созданию противодействующих союзов и к войне. Это, разумеется, привело бы к росту «революционного движения» во Франции и к «укреплению Народного фронта». Как уже предупреждал Потемкин, правые собирались попытаться привязать ратификацию к выплате старых царских долгов. Урегулировать этот вопрос надо было сейчас или никогда. И наконец последним аргументом стало то, что если Германия нападет на Францию, то о советской помощи останется только мечтать, «ибо во-первых, СССР отделен от Германии территориями соседних государств, и, во-вторых, Красная армия, достаточно подготовленная для оборонительных операций, едва ли может быть использована для наступления по иноземной территории».

Все эти аргументы были ложными по той или иной причине, однако целью было не выиграть академические дебаты, а поработать на пользу союза с Германией и против Народного фронта. Фланден заверил Потемкина, что он не согласен ни с одним из аргументов оппозиции, хотя он все-таки призывает урегулировать вопрос, связанный с долгами. Для этого было уже слишком поздно. Как помнят читатели, у французского правительства была возможность решить этот вопрос в 1926–1927 годах, однако правительство Пуанкаре выступило против из-за предвыборной политики. Для Пуанкаре было важнее победить на парламентских выборах 1928 года, чем защитить интересы французских инвесторов, владеющих облигациями императорской России. Другими словами, если в 1920-х годах не было заключено соглашение, то ответственность была целиком и полностью на Франции. СССР постоянно втягивали во французскую предвыборную политику в качестве оружия правых против левых и иногда наоборот. Потемкин сказал, что это деликатный вопрос. Так и было. Однако Сталин не был «деликатным», когда Лаваль поднял этот вопрос в Москве. Он ответил прямо: СССР не признает старые царские долги. Фланден ответил, что на самом деле «прилив поднимает все лодки», и ратификация будет полезна для всех аспектов франко-советских отношений. Он был уверен, что пакт получит большинство в Палате, но переживал из-за Сената. Его члены не решатся открыто выступить против, «не исключена, однако, возможность, что некоторая часть сенаторов будет пытаться положить франко-советский договор в долгий ящик»[1246].

Как только ушел Лаваль (кажется, что очень давно, но на самом деле прошло всего две недели), правительство снова решило вернуться к рассмотрению ратификации. Получится ли компенсировать вред, нанесенный Лавалем? Казалось, что Фланден уверен, по крайней мере на настоящий момент, что да. Его уверенность подкрепляли отчеты французского посольства в Лондоне. Корбен сообщил, что Литвинова и Тухачевского хорошо приняли в Великобритании. Даже обычно враждебная «Таймс» сменила тон[1247]. Раз британцы положительно относятся к сближению с СССР, то и Фланден может занять более уверенную позицию во время дебатов. К сожалению, Корбен не знал, что Сарджент активно выступает против Литвинова, а Иден собирается притормозить улучшение отношений с Москвой.

Через два дня Потемкин встретился с Поль-Бонкуром на приеме в Сорбонне. Они тихо разговаривали за столом и дошли до вопросов, которые затрагивал Фланден. Палата депутатов должна одобрить ратификацию подавляющим большинством. «Хорошо, если там выступит Эррио, — сказал Поль-Бонкур. — Лучше всего, если это выступление произойдет в последний день дебатов, перед самым голосованием. Страна прислушивается к голосу Эррио, верит в его бескорыстие и знает, что он около 15 лет остается неизменно верен идее франко-советского сотрудничества». Что касается Сената, тут Поль-Бонкур подтвердил слова Фландена: если дела пойдут хорошо в Палате депутатов, тогда Сенат вряд ли осмелится проголосовать против ратификации[1248]. Потемкин при помощи французских сторонников организовал серьезную лоббистскую кампанию в поддержку пакта. Теперь правительству осталось только сделать свою работу. Дебаты наконец начались 12 февраля. Тут же Шарль Ластейри, занимавший должность министра финансов при первом правительстве Пуанкаре в 1920-х годах, потребовал их остановить до того момента, пока советское правительство не заключит «справедливое соглашение» с французскими кредиторами.

По сути, Ластейри требовал приостановить дебаты на неопределенный срок. Он полагал, что СССР пакт о взаимопомощи нужен больше, чем Франции, и поэтому Москве придется заплатить за ратификацию. Не слишком хорошее начало дебатов, хотя нападки Ластейри были ожидаемы. Вмешался Фланден. Он хотел отделить вопрос о погашении царских долгов от вопроса французской национальной безопасности. Ответ был очевиден. Торрес делал доклад по этому законопроекту и первым выступил в защиту ратификации, обратив внимание на «ревизионизм» Германии, но не произнеся при этом слов «Германия» или «Гитлер». Из-за ревизионизма могла начаться новая мировая война. Это было в интересах обеих стран — СССР и Франции — защититься от установления нового мирового порядка, основанного на праве сильнейшего. Ластейри снова вмешался и потребовал остановить дебаты. Другие представители правых с сомнением относились к возможной помощи СССР Франции и боялись вероятных советских «империалистических» амбиций. Это было государство вне общего закона, другими словами, вне капиталистического порядка. По факту выступления против ратификации шли по тому плану, о котором говорил Фланден. Один правый депутат даже упомянул Брестский мир как пример предательства советским правительством Франции, хотя в тот период (март — апрель 1918 года) МИД противился политике сотрудничества с большевиками в борьбе с общим врагом — вильгельмовской Германией. Это была секретная информация, так как широкая общественность не должна была узнать о спорах во французском правительстве о том, друг ли или враг Советская Россия. Брестский мир был всегда хорошим аргументов французских правых в их нападках на СССР.