«Разброд и шатание» в британской политике проявились четыре дня спустя, 18 июня, когда британское правительство подписало с нацистской Германией соглашение о соотношении численности военно-морских сил. Германский военно-морской флот, согласно документу, мог достигать 35 % численности британского. Таким образом, по инициативе двух стран произошла денонсация Версальского договора и Великобритания стала соучастницей морского перевооружения Германии. Англо-германские переговоры завершились 12 июня, в тот день, когда Хор впервые встретился с Майским. Неудивительно, что новый глава МИД так неуверенно ответил на раздраженное требование Литвинова не заключать сторонние сделки с Гитлером. Если судить новый британский кабинет по его делам, то начали они неважно.

Когда Литвинов узнал о соглашении, он как будто даже и не был удивлен: обычный эгоизм вероломного Альбиона. «Заключение морского соглашения, — писал Литвинов Майскому, — является вопиющим нарушением не только Версальского договора, но и договоренности Англии с Францией как в Лондоне, так и в Стрезе. Франция, несомненно, имеет все основания протестовать. Нам же заявлять что-либо по существу соглашения вряд ли приходится. Если соглашение заключено с согласия Самюэля Хора, то это несколько нарушает представление о нем как о франкофиле»[855].

20 июня лорд Бивербрук приехал в посольство на обед к Майскому. Обсуждали, скорее всего, политику и новое правительство. Бивербрук не был столь скептически настроен. Он полагал, что Болдуин осознает германскую угрозу и страстно желает улучшения отношений с Францией и СССР. Но Болдуин был политиком и слишком погряз во внутрипартийных дрязгах вместо того, чтобы занять жесткую и последовательную позицию. «Б[ивербрук] чрезвычайно недоволен англо-германским морским соглашением, — отметил Майский, — он считает его опасным политически и с военной точки зрения». Смысл соглашения был в том, чтобы навести мосты между Англией и Германией, но никаких гарантий безопасности Великобритании оно не предоставляло. А германский флот разрешенной численности, сосредоточенный в Северном море, станет «постоянной угрозой безопасности Великобритании, особенно в случае какой-либо войны». А почему же британское правительство подписало это, очевидно невыгодное для себя, соглашение? — спросил Майский. «Избирательные соображения», — ответил Бивербрук. Лейбористы и консерваторы боролись за голоса «пацифистов» на предстоящих парламентских выборах. Таких голосов было много, и обе партии состязались друг с другом в заявлениях о приверженности миру. Бивербрук не упомянул, но в те дни как раз проходило так называемое голосование о мире. Результаты опроса должны были быть опубликованы в конце июня, и они продемонстрировали бы силу пацифистских настроений в Великобритании. Бивербрук, по его словам, лишь ждал подходящего момента, чтобы начать кампанию против англо-германского морского соглашения. «Пусть несколько схлынут первые “восторги” по случаю соглашения, — писал Майский по поводу позиции Бивербрука, — пусть станет возможным более хладнокровное отношение к морскому договору, — тогда он ударит»[856].

Правительства Франции и Италии пришли в ярость от заключенного соглашения. Великобритания, отметил Майский, ухватилась за очевидное преимущество, как жадный ребенок хватает со стола кусок пирога, а в результате получает расстройство желудка. Действительно, с каких пор мы считаем сколько-нибудь весомыми обещания, данные Гитлером? С Майским встретился сотрудник МИД Фрэнк Эштон-Гваткин, он пытался защищать позицию Великобритании: «Немцы говорили мне, что без вооружений Германию будут воспринимать как второсортную страну, и что они устали от такого отношения, хотя воевать они не хотят». Как часто писал Майский, «пусть он расскажет это своей бабушке»[857] (хотя с чего бы полпред недооценивал мудрость бабушек?). Несколько дней спустя Майский вновь встретился с Эштоном-Гваткиным, который на этот раз был более сдержан и признал, что соглашение на самом деле ничего не дает Англии и в то же время втягивает ее в конфликт с Францией и Италией. В целом Эштон-Гваткин без энтузиазма говорил об «успехах» британской внешней политики в последний месяц[858]. Это еще мягко сказано.

«Помню, в каком состоянии находился Литвинов, когда он впервые заговорил со мной о морском соглашении, — докладывал Чилстон несколько месяцев спустя. — С неподдельным смятением на лице он заявил, что это в полной мере играет на руку Гитлеру»[859].

Один из служащих британского МИД пытался довольно беспомощно оправдываться, что французов уведомили о нем за 10 дней и даже что англо-германское соглашение было ответом на франко-советский пакт (предмет нашего подробного рассмотрения в следующей главе). Так что же получается — око за око, зуб за зуб? В итоге каждый сам за себя[860]. Именно такие настроения и пытался подогревать герр Гитлер.

Альбион, как и много раз до этого, оказался вероломен. Вначале он попытался сорвать переговоры СССР и Франции (читатели помнят, как Сарджент сыпал проклятиями) и затем внезапно заключил англо-германское морское соглашение. «Можно ли вообще доверять этим ублюдкам?» — мог бы спросить Сталин. Ублюдкам или нет — систему безопасности СССР мог строить только с Великобританией и Францией. В одиночку подобную политику он осилить не мог.

Пока Майский и Ванситтарт работали над улучшением англо-советских отношений, советское посольство в Париже продолжало лелеять надежды на почти недостижимое — договор о взаимопомощи с Францией. Нам придется вернуться месяцев на шесть назад, к началу 1935 года. Советские дипломаты пристально наблюдали за Лавалем и другими важными французскими деятелями. Они поддерживали тесные связи с французскими журналистами; некоторые получали от посольства гонорары, и это не должно удивлять читателей, поскольку большинство французских журналистов так или иначе получали от кого-то деньги, будь то правительство, иностранное посольство или даже несколько посольств. Возьмем Женевьеву Табуи, которая в 1930-е годы писала статьи для парижской газеты «Эвр». Она часто имела беседы с советскими дипломатами, они упоминали о ней в своих отчетах для НКИД, и в итоге она начала получать ежемесячное «жалование». Она была близко знакома с Эррио и, действительно, рассказывала ему по телефону каждый вечер о событиях, в основном в Центральной Европе и на Балканах.

Советник полпредства СССР в Париже Е. В. Гиршфельд

С Табуи регулярно общался новый советник полпредства в Париже Евгений Гиршфельд, сменивший Розенберга, которого перевели в Женеву. Гиршфельд, опытный дипломат, легко вошел в роль своего предшественника и продолжил заводить связи с французскими политиками и журналистами. Табуи была своей во французских политических кругах, много знала о происходившей там подковерной борьбе, и ей это было не по душе. Гиршфельд отмечал, что мир французской политики Табуи всегда рисовала самыми черными красками. И наименее всего она верила в перспективу Восточного пакта. «Лавалю нельзя ни в коем случае доверять», — говорила она. Для советского посольства это не было секретом. СССР, Малой Антанте, балканским государствам нужно оказать давление на французскую сторону. Нелишним будет и для Эррио надавить на коллег, особенно на Фландена, с которым он в хороших отношениях. Если помните, Пьер-Этьен Фланден все еще был председателем Совета министров. Глава МИД Румынии Николае Титулеску и его турецкий коллега Тевфик Рюштю Арас вне себя от Лаваля, буквально «лезут на стенку». Более спокоен президент Чехословакии Эдуард Бенеш, он «маневрирует», продвигая Восточный пакт вкупе с неким дунайским соглашением. И кто знает, замечала Табуи, возможно, хитрая игра Бенеша принесет плоды. «Главный актер» все еще был Лаваль, который «был более надежным, если бы он не поддавался так разным влияниям». И Табуи была очень обеспокоена растущим давлением со стороны англичан[861].