«Ковалевский рассказал мне то, что я отчасти уже слышал от других моих собеседников. Месяца два тому назад Арцишевский встретился с видным румынским журналистом, сотрудником “Универсула” Фермо. В разговоре с Фермо Арцишевский возмущался просоветской политикой Титулеску и распространением Титулеску слухов о польско-германско-венгерском союзе. Далее Арцишевский сказал Фермо, что он получает письма от многих польских офицеров, которые ему пишут, что в частной жизни за поступки, аналогичные поведению Титулеску, вызывают на дуэль или же бьют по физиономии. После этого разговора в Бухаресте распространились слухи о том, что 200 польских офицеров с нетерпением ждут того момента, когда Титулеску уйдет из правительства и сделается снова частным лицом. Тогда они приедут в Бухарест и будут, по-видимому, или вызывать Титулеску на дуэль, или же попросту его бить. Фермо, по словам Ковалевского, долгое время молчал, и лишь после того, как в части румынской прессы развернулась кампания против поездки Титулеску в Москву, Фермо рассказал о своем разговоре с Арцишевским редактору “Универсула” Стелиану Попеску и другим журналистам. Попеску при помощи одного из своих заместителей вступил в переговоры с Арцишевским. Этому последнему было заявлено, что румынская пресса и политические круги будут бойкотировать Польскую легацию[1140] в ответ на подобного рода выпады против Титулеску».

Ковалевский также отметил, что Арцишевский был вовлечен в конфликты с министрами иностранных дел трех стран, где он ранее работал. Похоже, он хотел сказать, что эту информацию СССР может использовать на свое усмотрение. «После этого заявления Ковалевского у меня создалось впечатление, — добавил Виноградов, — что он, как полковник, находящийся на действительной военной службе, хотел бы дистанцироваться от штатских полковников в отставке [которые управляли польским правительством. — М. К.], к группе которых идейно принадлежит Арцишевский». В качестве постскриптума Виноградов сообщил, что Кароль II был настроен против Титулеску и на недавнем приеме пренебрежительно отозвался о советском и чехословацком министрах. Проблема была в задержке ратификации советско-французского пакта о взаимопомощи и давлении правого крыла в Париже, которое питало оппозицию в Бухаресте. Хотя Титулеску все еще пользовался некоторой поддержкой, можно понять, почему он стал колебаться относительно более тесного сотрудничества с СССР. Что он мог сделать, кроме как искать прикрытие? Главной сложностью всегда был Лаваль. Один румынский журналист написал, что, как только пакт ратифицируют, все успокоится. «Румыния не может не быть союзницей Франции, и это определяет ее внешнюю политику, в частности, новые финансовые соглашения с Францией и заказы на поставку снаряжения для румынской армии предопределяют внешнеполитический курс Румынии»[1141].

Виноградов был в восторге от этого разговора с Ковалевским. Это был редкий случай, когда официальные лица СССР и Польши сели и искренне поговорили. Они снова встретились через три недели, и Виноградов снова сделал запись в дневнике. Кроме того, он добавил приписку к предыдущей записи. С точки зрения Ковалевского, еще одной причиной того, что Лаваль задерживает ратификацию, была предвыборная кампания Народного фронта. Это была расширенная левоцентристская коалиция с радикал-социалистами, созданная летом 1935 года. Ковалевский добавил, что Лаваль хорошо знал, что Коминтерн существует до сих пор и никто не собирается его закрывать. Однако это был всего лишь предлог. Основной причиной задержки было желание Лаваля провести переговоры с немцами и использовать пакт о взаимопомощи и ратификацию в качестве козыря в Берлине. «Ковалевский прямо заявил, что в Варшаве опасаются франко-германского соглашения за счет Польши».

«В самом деле, — сказал он, — где еще и за счет кого компенсировать немцев, настроенных в высшей степени “динамически”? Колонии? Невозможно. Единственная надежда поляков, что немцы пойдут в первую очередь по линии наименьшего сопротивления, т. е. захватят Австрию и Судеты. В этом случае поляки не только не будут препятствовать немецкой экспансии, но даже поощрят ее, поскольку она пойдет в сторону от Польши. Правда, Ковалевский тут же признает, что линия “наименьшего” сопротивления — понятие весьма условное. Сопротивление может быть оказано и Италией, и Францией. Но кто знает, может быть, Италия настолько будет ослаблена войной и восстановлена против Франции, что Муссолини отзовет свои войска с Бреннера. Немцы настроены “динамически”, снова заявляет он. Что касается внешнеполитического курса Польши, то отношения с Францией, Чехословакией, Румынией и СССР будут улучшены и уже улучшаются»[1142].

К сожалению, этого не произошло. Однако видно, что в Варшаве были люди, которые придерживались не таких взглядов, как Бек. Кроме того, становится понятно, как разрушительные действия Лаваля уничтожали коллективную безопасность и пакты о взаимопомощи, направленные против нацистской Германии.

В это время вышла анонимная статья Виноградова в «Журналь де Моску», которая произвела желаемый эффект в Бухаресте, несмотря на то что некоторые официальные лица хотели запретить ее публикацию. Статью прочитала вся элита Бухареста, хотя цензоры запретили ее повторную публикацию или комментарии, чтобы «фашистская пресса» не начала кампанию против советского посольства. Виноградов писал, что поляки пришли в ярость и обвинили СССР во вмешательстве в дела Румынии. Это было нахальством с учетом действий Арцишевского и его предполагаемых угроз в адрес Титулеску. Румынские журналисты увидели положительное влияние статьи и подумали, что на нее автора вдохновил Титулеску. «И в самом деле, — отмечал Виноградов, — единственным органом, который в силу сложившихся обстоятельств может открыто сказать румынским политическим кругам о польских интригах против нас и против Титулеску, оказывается “Журналь де Моску”»[1143]. Литвинов понимал, как ответить полякам. Однако Арцишевского не выслали из страны, а это кое-что значит. Он оставался в Бухаресте до 1938 года. Румыния была важным полем сражения в войне за коллективную безопасность. И в этой битве страдали Титулеску и СССР. Шел конец осени 1935 года.

Советские посольства в Бухаресте, Варшаве и Праге подробно рассказывали НКИД об отрицательном влиянии маневров Лаваля. Тем же самым занималось и посольство в Париже. Лаваль сам напрямую заговорил о франко-германском союзе с немецким послом во Франции Роландом Кёстером. Это было в середине ноября 1935 года. Кёстер не воспринял Лаваля всерьез. Он решил, что тот просто пытается впечатлить британцев или русских или же снизить поток критики дома[1144]. Однако итальянский посол в Париже Витторио Черрути полагал, что предложению Лаваля стоит уделить внимание. Итальянское правительство передало его в Берлин. В целом предложение заключалось в следующем: франко-советский пакт будет «поглощен» соглашением о безопасности в Восточной Европе и таким образом будет «деактуализирован»[1145].

Про Лаваля стоит сказать одно: он не скрывал своих намерений даже от Потемкина. На встрече в конце ноября Лаваль рассказал ему о недавних переговорах между французским послом в Берлине Франсуа-Понсе и Гитлером. Он выделил два момента. Во-первых, Франция и Германия хотят наладить хорошие отношения, чтобы сохранить мир в Европе. К сожалению, главным препятствием к франко-германскому сближению стал «пакт от 2 мая». Франкосоветское сотрудничество в контексте договора о взаимопомощи не только не гарантирует безопасность в Европе, но и угрожает разрушить «его политику безопасности». СССР был дан четкий сигнал, что он проигрывает битву за коллективную безопасность в Париже. «В момент, когда в [французском. — М. К.] парламенте должен быть поставлен вопрос о ратификации франко-советского пакта, — писал Потемкин, явно сильно недооценивая ситуацию, — эти сигналы главы правительства естественно, должны заставить нас насторожиться». И это было еще не все: «Лаваль старался психологически подготовить нас к отказу от пакта взаимной помощи и к замене его соглашением или даже пресловутой декларацией Германии о ненападении… По-видимому, здесь мы имеем перед собой план, уже созревающий в голове нашего ненадежного партнера». Лаваль дошел до того, что заговорил о преступлении во имя мира, что, с точки зрения Потемкина, относилось к пакту о взаимопомощи.