Состоялось несколько встреч. Первая прошла в Париже, и в ней приняли участие государства Восточного пакта без Германии. Затем прошла встреча в Лондоне. В ней снова приняли участие те же страны, а затем началось заседание Совета Лиги Наций. Литвинов первый раз встретился с Фланденом в Лондоне 13 марта. Фланден не мог ему сообщить ничего хорошего. Великобритания не могла согласиться с санкциями, так как они неизбежно привели бы к войне, а англичане не будут к ней готовы раньше, чем через три года. Более того, Фланден узнал, что британское правительство, не поставив в известность Францию, попросило Германию вести себя сдержанно в Рейнской области[1268]. Скорее всего, эта информация огорчила СССР.

Однако были и хорошие новости. 12 марта Сенат ратифицировал пакт о взаимопомощи: 231 голос «за» и 52 — «против». Дебаты были короткими и беззубыми, а голосование представляло собой разрядку напряженности. Поль-Бонкур и Фланден, видимо, дали понять, что стоит избежать той полемики, которая имела место в Палате депутатов. Сложно было проголосовать против пакта после удара, который нанес Гитлер, однако 52 человека именно так и поступили.

14 марта Литвинов доложил, что переговоры между странами Восточного пакта не дали никаких ощутимых результатов. Плохие новости сыпались одна за другой. Говорили, что Лаваль и Эррио (кто бы мог подумать!) выступают за переговоры с Гитлером[1269]. Через четыре дня Литвинов сообщил, что страны Восточного пакта все еще не смогли достичь согласия. Иден призывал к переговорам с нацистской Германией, так как хотел установить демилитаризованную зону с обеих сторон франко-немецкой границы. Литвинов записал, что Фланден и Поль-Бонкур постоянно меняли свое мнение, но в конце концов британцы загонят их в угол. По мнению Поль-Бонкура, слабость Франции объяснялась страхом войны и отсутствием политического единства внутри страны. Это был именно он: общий знаменатель всех объяснений французского бездействия — страх и отсутствие единства. Лишь Титулеску выступал за жесткую позицию Франции. Он был намного смелее, чем его современники, несмотря на то что боялся возвращения в Бухарест. Конечно, он понимал, что если французы сдадутся, это станет концом идеи коллективной безопасности в Румынии и концом его пребывания в должности министра иностранных дел. Литвинов знал, что в изоляции Франции придется пойти на уступки[1270].

Фланден понимал, что в результате ввода вермахта в Рейнскую область Франция утратила стабильную позицию в Центральной и Восточной Европе. Он сказал об этом Ванситтарту, которого использовали как жилетку, когда хотелось поплакать. Ванситтарт записал по этому поводу: «Господин Фланден был сегодня очень расстроен и при личной встрече говорил искренне и удрученно. По его словам, он провалил свою миссию в Лондоне. С самого начала была тенденция отождествлять Францию и Бельгию, пострадавшие стороны, с Германией, виновной стороной. Конечно, мы должны были попытаться выступить посредниками, но мы зашли слишком далеко. Сами по себе предложения, которые Его Величество обсуждает с Фланденом, пропитаны этой несправедливостью: мы ставим на одну ступень виноватых и невинных… Далее Фланден сказал, спокойно и без враждебности, что эта встреча стала бедой не только для Лиги, но и для англо-французских отношений»[1271].

Британцы, казалось, ничего не имели против. Будет проще вести переговоры с Гитлером. Массильи, все еще занимавший должность помощника директора службы политических вопросов, считал ситуацию абсурдной: «Немедленные переговоры со страной, которая только что нарушила прекрасный действующий договор, по мнению французов, напоминает комическую оперу, тем более что Германия уже несколько раз совершала это международное преступление»[1272].

Скажите это Сардженту. На встрече с послом Клерком в Париже Леже заявил, что надо что-то делать, пока нет военных действий. Он имел в виду финансовые санкции. Другими словами, «такие страны, как Италия, Польша и Турция, которые сейчас колеблются, встанут на сторону Германии, так как будут уверены, что ее гегемония в Европе неизбежна, а западным странам придется в результате иметь дело с намного более сильным рейхом в обстоятельствах, которые менее благоприятны, чем сейчас». Настало время Жоффра, и мы больше не можем вернуться назад[1273]. Звучало хорошо, но британцы ни о чем таком не думали. В любом случае генерал Жозеф Жоффр, сражавшийся в Первую мировой войну, умер от старости, и не было другого великого командира, который мог бы его заменить. Леже был прав. Позиция Франции в Центральной и Восточной Европе пошатнулась. Поль-Бонкур думал так же[1274]. С санкциями не согласился Уигрэм, глава Центрального управления МИД: Великобритания пострадает от них сильнее, чем Германия[1275]. Шло много обсуждений того, какое можно найти решение, однако ничего не было сделано. Это устраивало британцев и сломало Францию. По мнению Сарджента, если Франция получит надежные гарантии безопасности, она успокоится и не будет пытаться заставить вермахт покинуть Рейнскую область. В обмен «мы должны получить право контроля над внешней политикой Франции в Европе», писал он. Сарджент не питал особого уважения к Франции и полагал, что ее обязательства на востоке были помехой на пути к заключению соглашения с Гитлером. Конечно, «условия меняются», полагал Сарджент, но Франция должна спасаться бегством от СССР, чтобы избежать войны с Германией[1276]. Интересно, что Москва, похоже, так и не узнала о ненависти Сарджента к СССР. Если все на самом деле так, то это, безусловно, провал советской разведки. В Лондоне многие враждебно относились к Франции. Отчасти это было связано с Сарджентом, который с большим презрением относился к Эррио и остальным «крайне левым», что бы это ни значило, которые «в кармане у большевиков и играют в русские игры, несомненно, с помощью русских денег». Он отмечал, что «пробольшевики», такие как Титулеску, в одной команде с Литвиновым[1277]. В этой игре мог быть только один победитель, и не очень красиво было со стороны британцев так обращаться с каким бы то ни было союзником. В работах англоязычных историков Сарджент выглядит слишком хорошо[1278].

Корбен решил обратиться с просьбой к Ванситтарту, но это было бесполезно, хотя Ванситтарт старался проявить сочувствие. «Самой страшной катастрофой, — считал Корбен, — могло бы стать отдаление Франции от Великобритании в результате лондонских встреч, так как это означало бы разрушение Европы и доминирование Германии над всеми более мелкими государствами». Корбен был совершенно прав, но кто его слушал и кто запомнил, что он говорил? Когда Корбен беспокоился, что Великобритания «не выполнит взятые на себя обязательства», Иден усмехнулся. «Не Франции читать нам лекции», — отрезал он[1279]. Сарджент бы одобрил.

Генерал Морис Гамелен в Париже полагал, что немцы блефуют. Гитлера может остановить только сильный «объединенный фронт», состоящий из Великобритании, Франции, Италии и Польши. Постойте-ка. А Гамелен говорил что-либо про СССР? Ни слова. А прошло всего восемь дней после ратификации пакта о взаимопомощи в Сенате. «Немцы не изменились, — полагал Гамелен. — Если мы сейчас не проявим твердость, то через несколько лет увидим “аншлюс”, после которого последует подчинение Чехословакии, а затем — Польши». Это был правильный призыв, да любой знающий человек сказал бы то же самое. Гамелен любил поговорить, но он противился мобилизации. Ванситтарт полагал, что, если начнется война, Великобритания сможет защитить Бельгию с помощью сухопутных войск. Любой другой вариант стал бы «фатальным»[1280]. Какие еще сухопутные войска? У Великобритании их практически не было. Две дивизии для Франции… на учебном полигоне.