НКИД получал мрачные новости. Лаваль выступал против ратификации франко-советского пакта. Поляки старались разрушить договоренности СССР о коллективной безопасности. Великобритания «предала» антинацистский блок и «фронт Стрезы», заключив морское соглашение с Гитлером. Итальянцы спровоцировали Абиссинский кризис и подвергли опасности надежность и авторитет Лиги. Однако Литвинов и стоявший за ним Сталин не собирались сдаваться. В конце июня 1935 года нарком встретился с болгарским министром, поинтересовавшимся советской политикой на Балканах. «Наше отношение к Болгарии не изменилось, — ответил Литвинов. — Мы не имеем никаких особых интересов ни в Болгарии, ни в других странах Балкан, мы ничего от них не добиваемся, и наше отношение к другим странам определяется исключительно вопросом об отношении этих стран к вопросу о мире или войне, а потому нас особенно интересует отношение этих стран к Германии [курсив наш. — М. К.]»[1117]. Он четко и точно описал советскую политику, но, с учетом обстоятельств, сможет ли советское правительство и дальше ее защищать?

Не все новости были плохими. В сентябре 1935 года французская военная миссия посетила маневры Красной армии на Украине. Генерал Люсьен Луазо, глава миссии, написал отчет, в котором попытался развеять отрицательные настроения, появлявшиеся во французском Генштабе[1118]. Альфан во время встречи с Крестинским в октябре назвал этот отчет хорошей новостью. Он также сообщил, что торговые переговоры в Париже идут хорошо. Альфан сообщил две хорошие новости, чтобы было что противопоставить потоку плохих новостей[1119]. Литвинов быстро начал продвигать торговые переговоры и сразу же затронул этот вопрос в Политбюро, которое передало его Сталину. Это была традиционная советская политика: налаживания экономических отношений для улучшения или укрепления политических. Молотов рекомендовал одобрить предложение Литвинова и велел провести переговоры в Париже[1120]. К сожалению, НКИД получал в основном плохие новости. Главной проблемой был Лаваль, и он больше всего беспокоил Литвинова. Нарком писал Потемкину в Париж: «Хотя я осторожно подхожу к сообщениям посредников, а также журналистов, в особенности паникерствующей Табуи, о позиции Лаваля, у меня все-таки сложилось впечатление, что Лаваль решил, поскольку это от него будет зависеть, во чтобы то ни стало сорвать франко-советское сотрудничество и включиться в германский антисоветский блок, и что он фактически хочет усвоить внешнюю политику Бека, которую тот, пожалуй, сам уже проводить не сможет. Считаю не исключенным, что если Лаваль переживет ближайший кризис и, запугав радикалов, не только останется в правительстве, но и укрепит свою позицию, то он откажется даже от ратификации пакта. Но и в случае, если он будет вынужден внести пакт на ратификацию, он позаботится о создании как в Палате [депутатов], так и вне ее такой сильной оппозиции, чтобы обесценить факт ратификации и затем превратить пакт в клочок бумаги».

Литвинов пессимистически относился к возможному падению Лаваля. «Если он сейчас падет, — писал он Потемкину — он будет по-прежнему играть большую роль во французской политике и будет выплывать на поверхность при всяком правительственном кризисе. С точки зрения наших интересов можно было бы приветствовать хотя бы временный уход его из кабинета, который позволил бы не только провести ратификацию, обставив это надлежащим образом, но и уничтожить вредные последствия влияния Лаваля на Малую Антанту и отчасти даже на Англию. Но для этого нужен уход Лаваля не только с поста главы правительства, но и министра иностранных дел. Он сможет вредить, даже если останется в кабинете и без портфеля. Эррио проявляет большую наивность, если он думает, что удастся сохранить советско-французское сотрудничество при Лавале»[1121].

Поведение Лаваля вызывало беспокойство во всей Европе. Из-за его уловок, с помощью которых он пытался избежать франко-советского пакта, начали саботаж поляки, а Титулеску, в одиночку сражавшийся за румынско-советское сближение, чувствовал себя обескураженным. Литвинов встретился с Титулеску в Женеве, чтобы все обсудить. «Я никогда не видел его в таком угнетенном настроении», — писал нарком Островскому. Титулеску рассказал о большом количестве проблем, которые его раздражали. Самой важной был «отход Лаваля от политики сближения с СССР при угрозе срыва ратификации советско-французского пакта». Литвинов также корил своих коллег, предположительно Сталина, Молотова и Кагановича, за «наше отрицательное и уклончивое отношение к его предложению об общем пакте взаимной помощи». Непонятно, что он имел в виду, возможно, сами условия соглашения или препятствие в виде Бессарабии[1122].

С Лавалем были и другие сложности, в частности, он пытался помирить Италию с Югославией, но при этом игнорировал Чехословакию и Румынию. На Титулеску также пытались напасть в Румынии. Помните, Монзи сообщал о планируемой попытке покушения на румынского министра и Островского? В Бухаресте было опасно, и Титулеску подолгу находился за границей. Но кот из дома — мыши в пляс. Отсутствием Титулеску (последний раз его не было в Бухаресте четыре месяца) воспользовалась польская миссия.

СССР делали дружеские жесты по отношению к румынскому правительству: так, например, Сталин согласился принять Титулеску в Москве. Он редко соглашался встречаться с зарубежными гостями. Значит, это был важный момент[1123]. Титулеску не скрывал того, что он надеется подписать пакт о взаимопомощи с СССР, похожий на те, что были подписаны с Францией и Чехословакией. Он открыто говорил об этом, а также об осеннем визите в Москву. Это произошло в июне на ужине в советском посольстве в Бухаресте[1124]. Следующим дружеским жестом стало соглашение о повторной постройке моста через Днестр между советским Тирасполем и румынскими Бендерами. Титулеску хотел назвать мост «Вечный мир на Днестре». Литвинов наверняка подумал, что это перебор и вполне достаточно «Мост мира»[1125].

Кроме того, существовали трудности, связанные с официальным опровержением, которое дал Титулеску. Он отрицал, что обсуждал проход Красной армии по территории Чехословакии для укрепления Румынии. Литвинов подтвердил его слова, хотя сказал при этом неправду. Он хотел помочь Титулеску избавиться от врагов. Некоторые из коллег наркома принялись возражать, но Литвинов сказал, что это крайняя мера: лучше так, чем никак. Проблема была не только в самом отрицании, чтобы избавиться от недоброжелателей, преследовавших Титулеску. «Я считаю, что дискуссия в прессе, запросы в парламенте, — объяснял Литвинов Островскому, — наносили ущерб не только лично Титулеску, но и нашему престижу, а также нашим отношениям с Румынией».

«Кроме того, они [враги Титулеску. — М. К.] мобилизовали все враждебные нам силы. Можно было бы мириться с нападками, если бы Титулеску находился в Бухаресте и как-нибудь им противодействовал бы. При постоянном же сидении Титулеску на Кап-Мартене [на юге Франции. — М. К.] и его полной пассивности односторонняя дискуссия была крайне вредна и ей надо было положить конец»[1126]. Титулеску предпринял смелый шаг, предложив румынско-советское сближение. Но раз уж он взялся за дело, то нельзя было пускать его на самотек, а самому наслаждаться комфортным пребыванием на Лазурном берегу.