Во время встречи с Альфаном в тот же день Литвинов занял более мягкую позицию. Согласно отчету Альфана, Литвинов обозначил намерение одобрить «в общих чертах» англо-французское коммюнике при условии, что Франция придерживается принципа неделимости европейской безопасности. Литвинов сообщил Альфану, что передал на рассмотрение проект документа и в ближайшие дни ждет ответа. Если Германия отвергнет англо-французские предложения, почему бы правительствам остальных заинтересованных стран не продолжить формирование собственной системы безопасности, без Германии, «для защиты от единственного на сегодня фактора, способного ее нарушить»?[898] Поменял ли Литвинов мнение насчет проекта документа, который он отправил Потемкину? Судя по отчету Альфана, отправленному в Париж, нарком (а в конечном счете Сталин) к этому склонялся.

Тем временем в Лондоне Ванситтарт успокаивал явно раздраженную происходящим советскую сторону. Он хотел улучшения англо-советских отношений, а вероятный скандал или даже разрыв отношений из-за англо-французского коммюнике играл бы на руку немцам. «Ума не приложу, как успокоить Литвинова с его нездоровой одержимостью немецкой угрозой», — как-то заметил Ванситтарт Корбену. Не Ванситтарту было такое заявлять: уж кто в Лондоне, как не он, был «одержим» германской угрозой?.. Ванситтарт отмечал, что озабоченность СССР понять трудно, ведь у Советского Союза нет общих границ с Германией, и нынешнее наращивание немецких вооружений непосредственной угрозы для СССР не представляет. Литвинов, конечно же, ответил Ванситтарту во многом в том же духе, что и польскому послу. Корбен отметил, что Ванситтарт, хотя и в меньшей степени, чем его коллеги из британского МИД, не хотел жертвовать улучшением отношений с Германией ради пакта о взаимопомощи с СССР. Они полагали, что улучшение отношений с Берлином возможно, и именно это и волновало Литвинова. Ванситтарт дал понять Корбену, что попытается связаться с Майским и убедить его в «искренности британского правительства»[899]. Проще было сказать, чем сделать.

Как сообщал Майский в НКИД, Ванситтарт пригласил его в МИД 13 февраля. Литвинов ответил незамедлительно: в борьбе за пакт о взаимопомощи появилась возможность открыть второй фронт. «Выясните неясности Лондонского соглашения, — передал Литвинов свои указания. — Скажите, что широко распространено мнение, что англичане всячески старались убедить французов отказаться от Восточного пакта, что англичане озаботились лишь безопасностью на западе [Европы] и не интересуются Востоком, Юго-Востоком, где они готовы предоставить Гитлеру свободу действий. Несмотря на упоминание Восточного пакта в [февральском] коммюнике, даже немцы не верят, что англичане хотя бы в малейшей степени интересуются этим пактом». Литвинов считал, что ему известны намерения англичан[900].

Ванситтарт применил в разговоре с Майским весь свой дар убеждения. По его словам, ситуация с Германией была такова: «переговоры будут длинными, трудными и, вероятно, малоуспешными. По мнению Ванситтарта, немцы сравнительно благоприятно относятся к воздушной конвенции, пожалуй, могут примириться с Римскими пактами, но они против Восточного пакта, против возвращения в Лигу Наций и против какого-либо ограничения своих вооружений». Перед тем как согласиться на какие-либо переговоры, немцы непременно зададут тысячу и один вопрос, требуя развернутых ответов. Затем Ванситтарт поднял важные для советского правительства вопросы. Все темы, поднятые в англо-французском коммюнике, воспринимались как относящиеся к одному комплексу вопросов. «Что насчет Восточного пакта?» — допытывался Майский. Ванситтарт ответил, что, вероятно, с некоторыми изменениями, но британское правительство по-прежнему привержено этому плану. Он попросил Майского передать советскому правительству, что ему не следует беспокоиться насчет англо-французского соглашения и будущих переговоров с Германией. Эти переговоры не скажутся ни на ходе франко-советского сближения, ни на англо-советских отношениях, которые стремительно улучшаются.

«Надо смотреть на вещи реалистически», — сказал Ванситтарт. «Основной факт, по мнению Ванситтарта, остается неизменным: в Европе появилась вооруженная и быстро вооружающаяся Германия, истинные намерения которой никому точно не известны. Такое положение (как и перед 1914 годом) неизбежно толкает окружающие Германию страны к сближению». Ванситтарт отверг мысль, что Великобритания, развязав руки Гитлеру на востоке, сможет получить из этого какую-либо выгоду[901].

К сожалению, Ванситтарт был заместителем министра иностранных дел — обычный госслужащий, не глава МИД, не премьер-министр. Контролировать вышестоящих он не мог: мог оказывать влияние, но не контролировать, оставаясь их покорным слугой. Среди консерваторов некоторые — даже многие — рассматривали гитлеровскую Германию как бастион, который должен защитить Европу от СССР и засилья коммунизма. Они с радостью развязали бы Гитлеру руки на востоке, какой бы глупой ни была эта идея, отмечал Ванситтарт. Сам он уже давно бил во все колокола, предупреждая о германской угрозе: до какой-то степени в кабинете к нему прислушивались, однако идея натравить Гитлера на восток будоражила даже его ближайших коллег в МИД. В Москве вызывал сомнения сам факт, что британское правительство видит смысл в переговорах с нацистской Германией. Литвинов, видя, что Гитлер одержим завоевательными планами, давно оставил подобные мысли. Он считал единственно возможным выходом вооружиться до зубов и заключить военные союзы с европейскими государствами, которые ощущают угрозу со стороны Германии, и, конечно, с Соединенными Штатами. Как представитель своего ведомства Литвинов отлично справлялся; но он был вынужден отстаивать политику своего правительства, то есть Политбюро и лично Сталина. В дипломатических кругах в Москве было прекрасно известно, что позиция Литвинова целиком зависит от отношений со Сталиным, и в начале 1935 года эти отношения были хорошими[902]. Задним числом очень просто рассуждать о том, чего люди не поняли и не сумели предвидеть. Но в этом невозможно упрекнуть Литвинова, Крестинского, Эррио, Поль-Бонкура и, конечно, Ванситтарта и Черчилля. Они прекрасно все понимали. Однако тогда, зимой 1935 года, из всех правительств лишь у советского было ясное понимание германской угрозы и мер, которые следует принимать.

Советский Союз в отношениях с британцами и французами был поразительно терпелив. Однако, с точки зрения СССР, у него не могло быть иных союзников в противостоянии с нацистской Германией, кроме тех, с которыми он так усердно пытался выработать общую позицию. Советскому правительству оставалось лишь проявить терпение и настойчивость. Пример советской терпеливости — ситуация с англо-французским коммюнике от 3 января. С 17 по 20 февраля Литвинов прошел путь от памятной записки Лавалю в весьма агрессивном тоне до сдержанно-примирительного ответа на запрос от французского и британского послов три дня спустя[903]. 19 февраля Литвинов, наряду с Крестинским и Стомоняковым, провел более двух часов у Сталина[904]. Нам неизвестно, что обсуждали на встрече, но главной темой разговора вполне могли быть Восточный пакт, англо-французское коммюнике, позиция немцев и варианты ответа на запросы французского и британского правительств. Выбор был на самом деле только один — ответ в примирительном тоне, который был дан 20 февраля. В нем приветствовалась англо-французская инициатива и затем излагалась советская программа, с которой читатели, исходя из предшествующих комментариев Литвинова и указаний для Потемкина, уже познакомились. По сути, в советской декларации предлагалось для противостояния военной агрессии заключить пакты взаимопомощи при поддержке СССР, Франции, Великобритании и Италии, а также Малой и Балканской Антант. Советская декларация уже на следующий день была опубликована в «Известиях»[905].