Лукасевич отвечал, что масштабные внешнеполитические цели СССР не должны препятствовать развитию дружеских отношений с Польшей. «Мы не должны видеть опасность для Польши там, где сама Польша ее не видит; в частности, она считает себя совершенно обезопашенной со стороны Германии как польско-германским соглашением, так и союзом с Францией». Так в чем же дело? Советский Союз заключил пакты о ненападении со всеми своими западными соседями, и он не граничит с Германией. «Непонятно поэтому его беспокойство», — отметил Лукасевич.
Этот разговор, как и беседа Литвинова с Беком годом ранее, — еще один пример советской проницательности и польской слепоты. «Я сказал Л[укасевичу], — записал Литвинов, — что он явно наивничает, когда просит нас не беспокоиться относительно Германии. Неужели он серьезно думает, что литовская или латвийская армии могут служить барьером против нападения на нас Германии? Неужели он не понимает, что эти армии могут быть опрокинуты в три дня даже нынешним рейхсвером? Но допустим, что немцы остановятся у наших границ, захватив лишь Прибалтику. Разве Польша с этим готова мириться? Ведь ни польско-германское соглашение, ни союз с Францией гарантией против нападения Германии на Прибалтику не являются».
Лукасевич, по словам Литвинова, пробормотал что-то про осведомленность немцев про особое отношение Прибалтийских государств к Польше. «Я это подхватил, — добавил нарком, — отметив, что в германо-польском протоколе ни слова о Прибалтике не говорится. Стало быть, Германии может быть известно об отношении Польши к этой проблеме из другого соглашения, ни нам, никому другому не известного». В этом случае, продолжал Литвинов, ни один разумный человек не поверит, что Польше будет безразличен захват Германией стран Балтии. Литвинов не мог понять польской политики. Инициатива заключить Восточный пакт исходила от Франции. На что Лукасевич не преминул вставить, что «Франция это отрицает и приписывает инициативу нам».
Литвинов ответил, что это ни для кого не секрет, что первым тему поднял Поль-Бонкур, правда, она касалась лишь заключения советско-французского соглашения. «На что мы ответили, — продолжал он, — предложением о коллективном пакте с участием Прибалтики, Польши и Чехословакии». Этот пакт имел предельно ясную цель: гарантировать мир в Восточной Европе и дать одинаковые гарантии всем странам-участницам. Вот такое продолжение получил этот разговор. Что мог сказать Лукасевич? Если Литвинов верно описал обстановку, царившую во время встречи, то польского посла на той встрече здорово прижали, что он не говорил, а «бормотал». Польша, сделав малый шаг вперед, немедленно делала большой шаг назад, вынужденно констатировал Литвинов. После нескольких комментариев Литвинов сообщил Лукасевичу, что продолжать дискуссию сегодня уже не имеет смысла[893].
На дворе было 13 февраля. Уже несколько дней прошло после встречи с Лукасевичем, но Литвинов еще не получил последних телеграмм Потемкина по поводу встреч с Лавалем и Поль-Бонкуром. В тот день Литвинов направил еще одну справку Сталину. Тема была все та же: Восточный пакт и ход переговоров. Ключевой вопрос в том, объяснял Литвинов в послании Сталину, пожелает ли Лаваль заключить какое-либо соглашение с Германией. Лаваль непременно бы на это сказал, что до того, как будет получен ответ германской стороны на англо-французское коммюнике и будет вынесено решение Советом министров Франции он не сможет дать ответ. Таким образом, он предлагал дождаться ответа Германии, который ожидался в ближайшие дни и в котором наверняка была бы отвергнута, прямо или косвенно, инициатива заключения Восточного пакта. Литвинов предлагал в этот момент через Потемкина Лавалю прямо поставить вопрос о соглашении с Германией и потребовать ответить немедленно: да или нет[894].
Ждать ответа Германии Литвинову долго не пришлось. Он пришел на следующий день, 14 февраля. Ответ был составлен хитро: в нем не было упоминания Восточного пакта, но восхвалялась идея разоружения и было заявлено о готовности Германии вступить в переговоры о военно-воздушном пакте при условии предварительных двусторонних переговоров с Великобританией. Нейрат уведомил французского посла, что решение всех прочих текущих вопросов, включая возможное возвращение Германии в Лигу Наций, будет зависеть от будущих обсуждений. Германия предпочла бы начать дискуссии с Великобританией[895]. В этом был смысл, так как Великобритания в цепи коллективной безопасности была слабым звеном.
Подобного ответа Литвинов и ждал: немцы пытались отделить военно-воздушный пакт от повестки других переговоров и использовать британцев как посредника. «Мы должны считать недопустимыми, — писал он Потемкину, — какие бы то ни было переговоры с Германией на основании ее ответа, имеющего определенную цель — вырвать воздушную конвенцию из всей схемы и разрешить ее самостоятельно». Теперь, когда был получен ответ из Берлина, Литвинов мог вернуться к Лавалю. Вопрос еще не обсуждался в Политбюро, и поэтому, заметил Литвинов, он не вправе давать Потемкину директивы. Однако он «лично» думал — такой формулировки Литвинов придерживался, когда у него не было официальной директивы, — что Политбюро одобрит незамедлительное воззвание к Лавалю. Поэтому, не желая медлить, он отправил Потемкину черновой текст для Лаваля, который, он был уверен, вскоре будет одобрен Политбюро. В тексте говорилось, что Германия отвергнет Восточный пакт, и дальнейшие переговоры с ней будут лишь пустой тратой времени. «Неприемлемым для нас, — отмечал также Литвинов, — является и то, что вопрос, затрагивающий непосредственные интересы СССР и начатый обсуждением между ним и Францией, все больше и больше осложняется переговорами, которые ведутся между другими правительствами без нашего участия и начинают переплетаться с все большим количеством политических проблем». После этого Литвинов вкратце изложил содержание переговоров с Францией. Для Литвинова было важно, что именно по инициативе Франции началось обсуждение вопросов взаимопомощи — Поль-Бонкур лично подтведил это Потемкину. Важно было продолжать дискуссии о взаимопомощи с государствами, которые этого желают. Что касается ответов Лаваля на вопросы Потемкина, они, как отметил Литвинов, не были утешительными. Лавалю явно не нравилась идея заключить соглашения без участия Германии и Польши, что решительно не давало двигаться дальше. «Не подлежит сомнению, что Франция, благодаря воздушной конвенции, еще больше дорожащая сотрудничеством Англии, не решится ни на какие шаги, против которых Англия настойчиво возражала бы». Осталось посмотреть, заметил в заключении Литвинов, насколько настойчиво Англия будет продвигать выгодную ей повестку, включая военновоздушный пакт и другие вопросы[896].
В тот же день, 17 февраля, для документа, отправленного им по собственной инициативе Потемкину, Литвинов запросил одобрение Сталина. Он развеял опасения (которые высказывал Титулеску), связанные с выходом из декабрьского протокола Лаваля. Он отметил, что «проявление раздражения с нашей стороны подчеркивает нашу решимость покончить с неопределенностью. Пусть данные проявления, — добавил он, — наряду со слухами о том, будто СССР ведет дела с рейхсвером, занимают умы французов». При этом была вероятность, что категорическое неприятие советского демарша может поставить под вопрос декабрьский протокол. «Я не думаю, что уже в настоящий момент Франция ответит категорическим отказом. Скорее всего, ответ будет более или менее гибкий, эластичный, не прекращающий окончательно всей акции с Вост[очным] пактом. Наше заявление, однако, напомнит Лавалю о необходимости считаться с нами в его дальнейших переговорах с Англией и Германией»[897]. Очень странная рекомендация: направить жесткую ноту Лавалю, рискуя получить отказ от Франции… Хотя, вероятнее всего, Франция бы дала уклончивый ответ. Если коротко, предлагался шаг без особой надежды на успех, но с некоторым риском для отношений с Францией. Без сомнения, это говорит о том, что Литвинов отчаялся найти эффективный способ воздействовать на инертного Лаваля.
