В парижской ежедневной газете «Ле Журналь» вышла статья, в которой утверждалось, что «в воздухе витает франко-советский военный союз». Розенберг писал: «Маневр или поворот, — но несомненно большое давление за “сближение” с нами в последнее время исходит от Генштаба»[333].

Слова Розенберга подтвердил его коллега, живущий в Париже, — Михаил Семенович Островский, возглавлявший «Союзнефтеэкс-порт» во Франции (советский нефтяной синдикат). Островский будет играть важную роль в этой книге, особенно после того, как его назначат полпредом в Бухаресте в 1934 году. Он был франкофилом и свободно говорил по-французски. Он даже любил вставлять французские обороты в свои отчеты, которые он отправлял в Москву. Как и Розенберг, Островский хорошо ладил со своими французскими

коллегами, что помогало улучшать отношения между Францией и СССР. Учитывая его обязанности, он был тесно связан с Министерством обороны и «Компани франсез де петроль», а в особенности с полковником Жаном де Латром де Тассиньи и вице-президентом компании Робером Кейролем.

Французский министр авиации П. Кот. 1933 год

По словам Островского, де Латр («мой полковник», как он любил его называть) был серым кардиналом генерала Максима Вейгана, вице-президента Высшего военного совета. Эта должность считалась очень высокой в военной структуре. У Островского сложились близкие отношения с де Латром, так как он пытался укрепить франко-советские связи. С Кейролем он сблизился для этих же целей. В итоге смог, например, получить тайную информацию о ссоре, которую затеял новый министр авиации Пьер Кот, выступивший в Женеве с противоречивым докладом о европейской безопасности. Вейган в знак протеста подал в отставку, но председатель Совета министров Даладье отказался ее принять. Тогда Вейган пошел к президенту республики Альберу Лебрену, который попросил его забрать прошение и держать себя в руках. Подождите до лучших времен, сказал Лебрен, скоро они настанут. «Готовьтесь к великим событиям, но пока сохраняйте спокойствие и держите армию наготове». Де Латр полагал, что Вейган не справился и «собирается уйти», так как «устал от этих политиканов».

По отчетам Розенберга и Островского видно, что настроение в Париже менялось даже на уровне Министерства обороны. Вейган отправил де Латра встретиться с Эмилем Буре, работавшим в ежедневной парижской газете «Ордр». Она принадлежала влиятельной группе руководителей черной металлургии. Генштаб хотел, чтобы «Ордр» изменила свой враждебный настрой по отношению к СССР, и Буре стал работать над этим заданием. Вы видите, как обстояли дела в Париже. Еще один журналист, некий Пьер Доминик, опубликовал гадкую статейку о СССР в радикальной социалистической газете «Републик». Де Латр вызвал его на ковер. Журналисту было велено изменить подход, или (как сказали Островскому) будут опубликованы документы, которые связывают Доминика с «кошельком» итальянского посла в Париже. «Я должен, — сказал Кейроль, — обратить Генштаб и наших политиков в просоветскую веру. Я считаю, что на данном этапе выполнил это задание и неплохо справился». Следующим шагом, по мнению Островского, были большие банки — их необходимо было обработать. «Начинаю я с [Горация. — М. К.] Финали, председателя Парижско-нидерландского банка («Банк де Пари э де Пеи-Ба»), самого антисоветского банка в Париже». Это должно быть проще, чем обработать Генштаб и политиков, хвастался Островский. Дело было в начале 1933 года. Внешнеполитический флюгер дрожал и менял направление.

Островский также сообщил, что в Москву в качестве посла приедет Шарль Альфан. Он входил в окружение Анатоля де Монзи, который в 1920-х годах пытался наладить отношения с СССР, но безуспешно. Альфан выступал в поддержку сближения с СССР. Про нового военного атташе полковника Мендраса также говорили, что у него просоветская позиция. Островский обедал с Мендрасом перед его отъездом в Москву. Он произвел на него хорошее впечатление. Мендрас преподавал артиллерию в Академии Генштаба.

Островский подметил, что новый атташе неплохо говорит по-русски и бывал в России до войны. По словам Кейроля, коллеги считали Мендраса русофилом. В 1919 году он представил отчет, выступив против военного вторжения Франции на территорию Южной России. Однако результата добиться не удалось. Мендрас производил впечатление «скромного, вдумчивого человека, взвешивающего каждое слово, очень сдержанного». Он много говорил о своем желании продвигать франко-советское сближение, «но без обычного французского пафоса и трескучих фраз». Островский написал письмо наркому обороны Ворошилову, в котором рассказал про обед с командным составом, и добавил легкомысленную приписку: «Если благополучно пройдет май — войны в Европе в этом году не будет»[334]. В воздухе уже витали разговоры о войне. Заканчивался февраль 1933 года. Островский хорошо разбирался в обстановке в Париже и был воодушевлен успехами советских дипломатов в продвижении франко-советского сближения. Все было так хорошо, что даже не верилось[335].

Сложно сказать, где больше сплетничали о политике и готовности начать диалог с советскими дипломатами — в Париже или других столицах, однако во Франции было много политиков и салонных завсегдатаев, которые были более чем открыты для общения. Для встречи хорошо подходил парижский отель «Лютеция», расположенный в VI округе.

Можно было услышать самые разные истории, например, о том, откуда сыскная полиция узнает всю «подноготную Кремля». Вероятно, от «народного комиссара, который часто приезжает в Париж». Во всяком случае так утверждал специалист по делам России, «некий Алек». Разумеется, это был не Литвинов, хотя порой он на самом деле довольно свободно общался с зарубежными дипломатами. Также ходило много сплетен о советской общине в Париже и всяких русских эмигрантах, которые распространял клерк префектуры полиции по фамилии Лажери, хорошо осведомленный обо всех делах. В Генштабе главным сторонником франко-советского сближения был генерал Вейган. Главным противником — генерал Анри Альбер Ниссель, ненавидящий Советскую Россию еще с самых первых дней большевистской революции. Масоны в высокопоставленных военных кругах и полиции играли роль информаторов и тайно следили за «реакционерами», такими как Вейган. Эти истории представляют сомнительную ценность для историка, но они были достаточно интересны, чтобы пересказать их в Москве[336].

Пьер Кот также был надежным источником информации. Его имя часто использовалось в отчетах, которые отправлялись в Москву. В конце января он стал министром авиации в новом правительстве Даладье. В апреле Пьер Кот сообщил Довгалевскому, что хотел бы отправить в Москву военно-воздушного атташе[337]. В мае он снова связался с советским посольством, пытаясь улучшить франко-советские отношения в целом, а также обсудить (довольно опрометчиво) переговоры в Совете министров. Он был не первым и не последним министром, который решил так поступить. Как только военный атташе генерал Венцов прибыл в Париж, он сразу же встретился с генералом Гамеленом, который стал «напоминанием о франко-русском военном союзе». Гамелен увлекся. По словам Розенберга, правые начали меньше противиться сближению с СССР. Так, например, он упомянул бывшего министра финансов Поля Рейно и «одного из наиболее умных людей среди полит[ических] деятелей правых». Говорили, что даже Тардьё занял «более приличную позицию», хотя это еще надо было подтвердить[338].

Марсель Израилевич Розенберг родился в еврейской семье в Варшаве в 1896 году. Отец занимался торговлей, и семья жила довольно скромно. До 10 лет Марсель Израилевич говорил только по-польски. Он выучил русский, чтобы поступить в училище. Однако вскоре семья переехала в Кёнигсберг, и там Розенберг пошел учиться в местную гимназию. Когда ему исполнилось 17 лет, он снова переехал, на этот раз в Берлин, где жили его родственники — российские эмигранты. В Германии Розенберг заинтересовался марксизмом, прочитал внушительный труд Маркса «Капитал» и подружился в Берлине с немецкими социал-демократами. Весной следующего, 1914 года, молодой Розенберг отправился в Англию. Как он позднее утверждал, он поехал туда учить английский язык, чтобы проще было найти работу. Розенберг хорошо говорил на разных языках. На следующий год он опять переехал, на этот раз в Нью-Йорк, где начал работать переводчиком на оружейном предприятии, поставлявшем продукцию царскому правительству. Непонятно, как 19-летний Розенберг смог улизнуть от английских сержантов, рыскавших в поисках призывников. Он не мог устроиться на постоянную работу в Нью-Йорке и после Февральской революции 1917 года вернулся обратно в Россию.