Литвинов велел Майскому давать общие ответы, как бы его упорно ни спрашивали о советской политике, и говорить, что у него нет информации о намерениях СССР в Женеве. «Вы не должны давать никаких ответов, — добавил Литвинов, — которые могли бы быть использованы против нас в Италии для поддержки английских тезисов». Это значило, что коварный Альбион придерживался эгоистичной политики, и он, Литвинов, будет проклят, если пойдет навстречу «англичанам», по крайней мере без веских на то оснований Нарком обрушился на Майского и раздраженно ему написал: «В связи с этим я считаю нужным оспорить высказываемый как Вами, так и другими полпредами, тезис о необходимости для них быть осведомленными о всех намерениях и планах советского правительства по любым вопросам, в том числе и по таким, которые даже не касаются страны их пребывания. Могу Вас заверить, что ни один дипломатический представитель в Мск [Москве] не находится в таком положении, чтобы он мог давать информацию о будущих или возможных решениях своего правительства даже по вопросам, непосредственно касающимся СССР. Я уверен, что и лорд Чилстон не мог бы дать мне ответа о позиции Англии на следующей сессии Совета Лиги Наций и, в частности, могу Вас заверить, что вопрос о нашем отношении к абиссинскому конфликту в Женеве не ставился и не обсуждался у нас ни в одной инстанции, ибо пока в этом надобности не было»[1012].

Майский попытался защититься от этого удара из Москвы: «Вы должны принять во внимание также и мое положение». И добавил: «Информация полпредов о важнейших событиях нашей внешней политики поставлена крайне неудовлетворительно. Я, например, питаюсь преимущественно газетными сведениями (из советской и иностранной печати), но Вы, конечно, понимаете, что это не вполне надежный источник, особенно по каким-либо сложным и вновь возникающим вопросам. Между тем, в таких бойких местах, как Лондон и Париж, где советскому полпреду каждодневно приходится встречаться и разговаривать на текущие политические темы с десятками разнообразных людей из правительственного, политического, журналистского мира, базироваться только на газетном материале плюс собственная, — иногда удачная, а иногда неудачная — интерпретация его довольно рисковано. Естественно, поэтому, иногда обратиться к Вам с телеграфным запросом хотя бы относительно общей линии поведения по тому или иному актуальному вопросу»[1013].

Майский поблагодарил Литвинова за недавнюю сумку с дипломатической почтой, куда входила корреспонденция из Москвы и от различных послов (это был символ мира), но тут он был прав. В британском МИД чиновники уважали тех дипломатов, кто был хорошо информирован и поддерживал близкие отношения с высокопоставленными лицами у себя дома. А всех остальных считали ненадежными и не особо полезными собеседниками.

В начале августа Майский был в отпуске, а Литвинов находился в Женеве, пытаясь решить Абиссинскую проблему. Оставалось мало времени, чтобы хранить молчание. 3 августа он написал Сталину: «Для Абиссинского вопроса удалось пока найти не решение, а “формулу”, позволяющую отложить его до следующей сессии Совета, намеченной на 4 сентября». Он продолжил: «Как среди англичан, так и среди французов есть такие, которые, возлагая надежды на возрастающие финансовые и экономические трудности Италии, рассчитывают, что чем дольше будет откладываться решение вопроса в Женеве, тем меньше охоты будет у Муссолини воевать. Лаваль и другие, наоборот, убеждены в неизбежности войны. Как бы то ни было, в начале сентября Женеве придется заняться италоабиссинским вопросом во всем его объеме, и члены Совета вынуждены будут занять определенные позиции. Речь будет идти о возможном применении к Италии как к агрессору предусмотренных Уставом Лиги мер, может быть, вплоть до экономических санкций. Англия, Турция и большинство малых наций будут сторонниками санкций. Я не думаю, чтобы Франция, выступающая пока в роли адвоката Италии, решилась своим голосованием сорвать эти меры. Как бы ни хотелось нам не портить отношений с Италией, мы не сможем не выступать против нарушения мира и затеваемой Италией империалистической войны».

Литвинов надеялся пристыдить британцев, напомнив им об отказе от ответственности во время японского вторжения в Маньчжурию, и получить от них подтверждение того, что они будут строго придерживаться Устава в случае дальнейших агрессивных действий Италии. Проблема была в том, что никто не мог пристыдить «англичан», когда речь заходила о практических вопросах. Как узнал Литвинов из доклада Майского, даже Черчилль был готов выиграть время для борьбы с Японией за счет Китая. Нарком рассчитывал на трехстороннюю декларацию Англии, Франции и СССР, в которой говорилось бы о жестких действиях Лиги для борьбы с дальнейшей агрессией. Литвинов понимал, что Франция вряд ли на это пойдет, а вот Великобритания может, если напряжется, и тогда декларацию также подпишут Турция, Малая Антанта и другие страны. «Конечно, мы не можем делать такое выступление непременным условием нашего голосования против Италии, — пришел к выводу Литвинов, — но можем попытаться получить вышеуказанную компенсацию. Я предполагаю в этом духе здесь действовать, если с Вашей стороны не последует возражений»[1014].

Ответ Сталина на просьбу Литвинова одобрить его действия не сохранился. В августе Италия завершила мобилизацию, что привело к обострению кризиса, а Великобритания сосредоточила военно-морские и военно-воздушные силы в Средиземном море и в Египте. Но даже для Литвинова абиссинские интересы не стояли на первом месте.

Когда в начале сентября состоялось заседание Лиги Наций, кризис вошел в острую фазу. Сталин в это время отдыхал в Сочи и пошутил по поводу сложившейся ситуации. НКИД сомневался в приемлемости экспорта в Италию в свете санкций Лиги. Сталин по этому поводу написал: «Я думаю, что сомнения Наркоминдел проистекают из непонимания международной обстановки. Конфликт идет не столько между Италией и Абиссинией, сколько между Италией и Францией, с одной стороны, и Англией, с другой. Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две Антанты — Антанта Италии и Франции, с одной стороны, и Антанта Англии и Германии, с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем, и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе невыгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой»[1015].

От Сталина и его двух соратников — Молотова и Кагановича — всегда можно было ожидать циничных замечаний. Когда вождь писал об англо-немецком союзе, он, очевидно, ссылался на англо-германское морское соглашение. Это соглашение было подписано всего лишь через два с половиной месяца после визита Идена в Москву, что разожгло вечно тлеющий цинизм Сталина. Для него Альбион всегда оставался коварным. Он не был совсем уж не прав в этом, но Литвинов хотел восстановить Антанту, существовавшую в Первую мировую войну, а не веселиться из-за ее распада.

В начале сентября Литвинов проиграл выборы на должность вице-председателя Лиги. Ему не хватило всего одного голоса. Французам пришлось нажать на свои рычаги, чтобы получить дополнительное место для СССР. Литвинов не очень хорошо воспринял неудачу. Он отправил в Москву телеграмму и попросил разрешить ему выйти из Ассамблеи. Молотов, Каганович и Ворошилов рекомендовали принять дополнительное место вице-председателя. Сталин не согласился: «Я думаю, что правильнее будет принять предложение Литвинова и демонстративно покинуть Ассамблею, а Литвинову выехать немедля в Москву для доклада правительству. Пусть Ассамблея сама расхлебывает абиссинскую кашу»[1016].