Когда в Москву с предложением приехал еще один американец, Сталин посмеялся. На этот раз это был Лестер Барлоу, который хотел начать работу с Богдановым — продать ему чертежи бомбы, которая была интересна «Амторгу», чтобы покрыть свои расходы. Сталин тоже заинтересовался, но цинизм взял верх. «Я бы не советовал, — писал он из Сочи, — просто и “вежливо” выпроваживать из СССР Барлоу. Все буржуазные иностранные спецы являются или могут быть разведчиками. Но это не значит, что надо их “вежливенно” выпроваживать. Нет, не значит! Советую: не разрывать связей с Барлоу, быть к нему внимательным, подбросить ему кое-какие деньги, взять чертежи, но своих достижений не показывать ему (можно сказать, что мы — люди отсталые и готовы учиться у Барлоу, конечно, — конечно! — за деньги)»[113]. Сталин был по-прежнему в своем стиле: циничен и груб в личном общении, но при этом, как грузинский кулак, готов заключить сделку на выгодных условиях.
Но Барлоу был важен не только из-за чертежей бомбы. Он был связан с Франклином Делано Рузвельтом, политиком-демократом, а впоследствии губернатором Нью-Йорка, выдвинувшим свою кандидатуру на должность президента США. Когда Барлоу вернулся в США, Франклин Рузвельт позвал его к себе, чтобы обсудить переговоры с СССР. По словам Лестера, Рузвельт сказал, что не будет делать «русский вопрос» частью своей кампании, но, если его изберут, он «предпримет меры, чтоб быстро его решить»[114]. Иногда «вежливость» с иностранными спецами приносила свои дивиденды.
После мрачных и тусклых отношений предыдущих двух лет наконец впереди появились лучики света. У Сталина улучшалось настроение, когда он изучал мировую арену. На Дальнем Востоке японцы годом ранее оккупировали Маньчжурию, что вызвало беспокойство в Вашингтоне. А в Германии дела обстояли все более нестабильно и тревожно. Веймарское правительство Генриха Брюнинга рухнуло в конце мая 1932 года. На его место пришел Франц фон Папен, злобный аристократ, ненавидевший большевиков. Сталин считал эти изменения положительными в том смысле, что они должны были встревожить американское правительство и, как он писал, расположить их в большей мере «искать связи с СССР»[115]. Из-за многочисленных визитов американских банкиров и бизнесменов в Москву тем летом он и его коллеги полагали, что наступает переломный момент. Каганович, как обычно, был согласен со Сталиным.
Взлеты и падения
Американский «журналист» Айви Ледбеттер Ли летом 1932 года вернулся в Москву и долго разговаривал с Крестинским. По его словам, существовали два фактора, которые способствовали сближению. Во-первых, бизнес. «Американские бизнесмены все чаще задают вопросы, почему все остальные правительства строят заново нормальные отношения с СССР, а США нет». Во-вторых, поведение Японии на Дальнем Востоке. Как и во Франции, на всем Западе в отношениях с Москвой начинал одерживать верх прагматизм, когда речь шла об угрозах безопасности.
Как же быть с «пропагандой», интересовался Крестинский? Где кроется проблема: в правящих элитах или широкой общественности?
«В широкой общественности, — ответил Ли. — В особенности против вас работает АФТ. Ее предводители боятся утратить влияние и лишиться теплого места и привилегий после обновления отношений с СССР». А кроме того, добавил Ли, оказывает влияние Католическая церковь, которая имеет большое влияние в США.
Крестинский сменил тему и заговорил о событиях на Дальнем Востоке. Ли ответил, что большинство людей в США заняты внутренними вопросами. События на Дальнем Востоке волнуют от силы сотню человек, и у них же есть полная информация по этому вопросу. Ли считал, что входит в их число. Так, например, гипотетически предположил он, если Япония соберется оккупировать Владивосток, то это сблизит США с СССР.
То есть для оживления советско-американских отношений нужна оккупация Владивостока? Крестинский был немало удивлен. А если японцы нападут на Тихоокеанский флот США? Тогда американцы обратят внимание на СССР?
Ли не знал, что сказать. Тем не менее он предположил, что война на Дальнем Востоке приведет к «постепенному изменению американского общественного мнения в пользу СССР». Он добавил, что в любом случае «деловые круги в США не боятся коммунистической пропаганды, и в этих деловых кругах растет желание работать с СССР и нормализовать с ним отношения».
«Во внешнеполитических взаимоотношениях, — ответил Крестинский, — требуются выдержка и терпение. И нам остается терпеливо ждать, пока вопрос о нормализации отношений созреет». Ли многословно заверил его, что это ожидание в конце концов окупится[116].
Вопрос «пропаганды» был намного серьезнее, чем пытался показать Ли, хотя, возможно, американские предприниматели не хотели, чтобы он мешал им заключать контракты с СССР. Полковник Купер в свою очередь встречался с людьми в Нью-Йорке. Он иначе смотрел на «пропаганду», хотя, вероятно, это было связано с личным недовольством Москвой. «Возьмите, например, меня, — говорил он сотруднику “Амторга” в Москве, — человека, работавшего не покладая рук последние пять лет над вопросом признания. Это обходится мне примерно в 12 тысяч в год, поскольку у меня служат два человека, которые специально занимаются этим делом. Тем не менее российское правительство мне за это не платит, и я бы в любом случае отказался от оплаты, даже если бы мне ее предложили. И несмотря ни на что, все впустую»[117]. Купера, очевидно, раздражало, что он работает бесплатно, хотя ему платили за строительство Днепровской плотины.
«Черное и белое»
Купер продолжал жаловаться на «тех негров, которых вы привезли сюда для съемок антиамериканского фильма, демонстрирующего преследование негров в Америке. Вы знаете, кто они? Очень часто они насильники, которые насилуют белых американок, и за это мы их бьем, линчуем и будем линчевать». Купер признавался, что на самом деле случаев насилия со стороны негров меньше, но это только потому, что они понимают, что с ними потом случится. А вы защищаете этих «чудовищ и снимаете фильм о преследовании негров в Америке».
Купер говорил о фильме «Черное и белое», который планировалось снять в СССР, чтобы показать расизм и трудовые конфликты в Монтгомери и Алабаме, то есть в тех регионах, где царила сегрегация. В Москву для участия в проекте пригласили 21 темнокожего американца, в том числе поэта Лэнгстона Хьюза.
«Это возмутительно! — твердил Купер. — И я говорю это не конфиденциально, а вполне открыто, вы можете это передать». Представьте, добавил он, что было бы, если бы американцы наняли 20 кулаков и сняли фильм об их преследовании в СССР. «Вам бы это понравилось?»[118]
Собеседник Купера отреагировал спокойно и сказал, что нет ничего страшного в приезде в Москву американских негров. «Наша страна, — добавил он, — не руководствуется расовыми и национальными предрассудками». Затем он спросил, обсуждал ли Купер с Молотовым свою жалобу. «Не думаю, что необходимо, — ответил Купер, — обсуждать такие дела с главой правительства, которому не хватает ума самому понять нежелательный исход подобного события. Я просто поражен, насколько эти начальники гениальны и в то же время невероятно глупы. Они ничего не понимают в событиях в Америке. Они не знают, что подобное мероприятие несомненно настроит американский народ против идеи о признании СССР, и получается, что вся наша предыдущая работа была проделана зря». «А вы сами за или против негров?» — спросил затем Купер.
«Я не противник негров и таким ни в коем случае не мог быть», — ответил сотрудник «Амторга».
«Это значит, что вы за негров, — парировал Купер. — В таком случае вы не сможете взаимодействовать с американцами. Никак. Когда я доберусь до Нью-Йорка, я это объясню, и вас изолируют от любых контактов. Вас здесь больше не будет».
