19 декабря 1933 года Политбюро одобрило эти предложения в том виде, в каком они были представлены. На аналитической записке Литвинова стоит пометка Сталина «за» и одобрение всех остальных членов Политбюро, как будто таким образом подчеркивается изменение советской политики[388]. Рапалло пришел конец.

Стимул для этого появился, пока Литвинова не было в Москве. Несомненно, благодаря его успехам в Вашингтоне советское правительство стало более уверено себя чувствовать и поняло, что можно рискнуть изменить политический курс. Также давил Альфан, хотя Поль-Бонкура не нужно было уговаривать. Он и сам хотел двигаться вперед. В Париже Довгалевский и особенно Розенберг тоже настаивали на немедленных действиях. Все торопились: и СССР, и Франция. Коллективная безопасность не была проектом только Литвинова. Стимул для ее формирования появился как в Москве, так и в Париже.

На самом деле вначале Поль-Бонкур заговорил о взаимопомощи. Он написал Альфану, что он проявил инициативу и поговорил с советским послом в Париже «очень секретно» о формах франко-советской взаимопомощи, но никаких подробностей не рассказал. Более подробная информация о предложениях Поль-Бонкура встречается в переписке НКИД. Литвинов явно осторожничал, когда обсуждал с западными коллегами опасность нацистской Германии. На встречах с Рузвельтом и итальянским дуче Муссолини Литвинов, как он сказал Альфану, подчеркнул, что «двумя военными силами» были Германия и Япония[389]. Конечно, Муссолини на тот момент еще не связал свою судьбу с Гитлером, и Литвинов надеялся, что Италия тоже присоединится к антинацистскому пакту о взаимопомощи. Но мы забегаем вперед.

Мендрас сообщил о разговоре на декабрьском обеде в посольстве Франции в СССР между временным поверенным Жаном Пайяром и советским послом в Варшаве Антоновым-Овсеенко, который вернулся в Москву, чтобы получить инструкции. Советская политика «очень простая», объяснил посол: «Она продиктована следующим: мы против всего, что укрепляет Германию, и за все, что укрепляет Францию». Мендрас также рассказал про выступление Литвинова на заседании ЦК ВКП (б) 29 декабря, где он объявил о новой внешней политике. Он сказал: нас не интересуют «старые военные союзы», но мы готовы «сотрудничать по общему делу законной защиты всех тех, кто не заинтересован в нарушении мира. СССР со своей стороны готов к реализации этой идеи». Однако Литвинов также упомянул о том, что его постоянно беспокоит: о нестабильности капиталистических стран (конечно, в первую очередь Франции), где правительства постоянно меняются. Из-за этих обстоятельств к власти могут прийти группы людей, которыми руководит сильная классовая ненависть. Она «может их ослепить настолько, что они пожертвуют интересами своей собственной страны». Литвинов похвалил развитие франко-советских отношений. «Я бы хотел верить, — сказал он, — я убежден, что [“восходящее развитие” этих отношений. — М. К.] будет ускоряться по мере увеличения угроз миру»[390]. Это был риск, но Политбюро только что решило на него пойти.

Это был большой риск. Быстро, слишком быстро появились тревожные признаки надвигающихся проблем. 28 декабря Довгалевский встретился с Поль-Бонкуром. В первую очередь они обсудили взаимопомощь. Поль-Бонкур одобрил список потенциальных участников, о котором говорили ранее, но уже начались сложности. Бельгия отказывалась присоединяться без Великобритании. Довгалевский настаивал на включении Румынии и Чехословакии. «Он [Поль-Бонкур. — М. К.] не возражал против моих доводов, — писал Довгалевский, — хотя он приветствовал мысль о включении Прибалтики, но добавил, что в конце концов самое существенное <…> — это СССР, Польша, Франция и Чехословакия». Кроме того «Пункт о помощи в случае других конфликтов ему [Поль-Бонкуру. — М. К.] не понравился». Он также возражал против «материальной помощи, аргументируя тем, что помощь военным материалом может создать презумпцию участия в конфликте». Затем зашел разговор о прессе, хотя, по словам Поль-Бонкура, ее влияние было лишь минимальным. Кого он обманывал? Парижские газеты были наемниками, готовыми служить тому, кто больше заплатит. Возникало ощущение, что начался откат назад. Что касается пакта о взаимопомощи, включать в него Великобританию и Бельгию было плохой идеей. Прибалтика была щекотливой темой, это уже становилось понятно, а Польша… Кто знает? Поль-Бонкур предложил Довгалевскому продолжить обсуждение пакта с Леже[391].

Он хотел добить пакт? Ведь Леже никогда не проявлял энтузиазма в деле о взаимопомощи. Что случилось с Поль-Бонкуром? Наверно, Литвинов состроил гримасу, когда читал эту телеграмму. Это был тот самый ушат холодной воды Розенберга, только теперь его вылили на Литвинова. Однако Политбюро одобрило переговоры с Францией по вопросам коллективной безопасности. Было слишком поздно менять курс. И в любом случае взаимопомощь была единственным способом борьбы с нацистской Германией. Придется искать решения. В начале января Леже действительно пригласил Довгалевского в МИД, чтобы продолжить разговор, начатый 28 декабря. В результате была выпущена нота, в которой обсуждалось вступление СССР в Лигу Наций и взаимопомощь. Когда читаешь этот документ, то создается ощущение, что инициатива исходила от советской стороны, а не от Поль-Бонкура. В конце в ней говорилось, что когда отдел достаточно исследует данные вопросы, он снова пригласит Довгалевского[392]. Таким образом, получается, что энтузиазм Поль-Бонкура наткнулся на аппарат МИД Франции.

Нужно было что-то делать с этой неудачей. Политбюро приняло официальное решение утвердить новую долгосрочную политику, ориентированную на Францию. Соответственно, в середине января 1934 года Литвинов предложил Сталину создать новую еженедельную газету на французском языке и заменить ею немецкую «Москауэр рундшау», которая недавно прекратила работу. Нарком искал авторитетный способ рассказать о советской политике и донести советский взгляд на международные отношения до более широкой аудитории, но в особенности до «политических кругов существенных для нас стран». То есть Франции, Малой Антанты и Польши. Начать можно было с шести-восьми страниц и с тиража в 2–3 тысячи экземпляров. Газета не будет официальным рупором советского правительства, но ее будут редактировать и выпускать в НКИД. То есть это будет неофициальный рупор НКИД: «Кроме собственных руководящих внешнеполитических статей газета должна регулярно давать обзор советской печати, в особенности в области внешней политики, наряду с обработанной под углом зрения иностранной аудитории информацией по вопросам внутренней жизни и строительства СССР».

Литвинов попросил Политбюро дать ему разрешение на новое издание, и он его получил[393]. Газету назовут «Журналь де Моску». Переход с немецкого на французский язык и выбор его в качестве канала коммуникации с внешним миром свидетельствует об изменении в советской внешней политике.

Новый немецкий посол в Москве ощутил на себе изменения в советской политике. Речь идет о Рудольфе Надольном. Раньше он работал в немецком посольстве в Турции. Как и Дирксен, он выступал за сохранение Рапалло — «старой», или «предыдущей», политики и надеялся, что получится все вернуть на свои места. Надольный прибыл в Москву 16 ноября 1933 года. В это время советская политика склонялась в сторону коллективной безопасности. Литвинов был в США, и нового посла встретил Крестинский. Последовал обычный обмен вежливыми репликами, как положено в данном случае. Крестинский полагал, что Надольному придется труднее, чем его предшественнику. Посол ответил, что надеется восстановить хорошие советско-немецкие отношения. Различия в политических системах привели к «недопониманиям», но их следует преодолеть. По словам Крестинского, так полагают многие немецкие политики и дипломаты, но не нынешнее руководство Германии, которое уже давно высказывается против Рапалло. Поэтому, скорее всего, Надольный столкнется со сложностями в Москве, подчеркнул замнаркома, «при этом не с нашей стороны». Посол ответил, что политики обычно критикуют своих предшественников, пока сами не придут к власти. А потом им приходится придерживаться той же самой политики, что и их политическим соперникам. Крестинский отметил, что СССР никогда не стремился к изменениям предыдущих отношений, и если Надольный вернет все, как было, то он может рассчитывать на положительную реакцию советской стороны[394]. Надольный снова встретился с Крестинским через неделю. На этот раз разговор продлился дольше, и он был в духе предыдущего посла. Не изменился и стандартный ответ замнаркома: действия германского правительства противоречат словам его представителя. Надольный попросил назначить встречу с Молотовым. Ему ответили, что он слишком занят. Если говорить про личное общение, то к послу относились со всем уважением. Однако на обед в его честь пришли только сотрудники посольства и их коллеги из НКИД[395].