НКИД читал телеграммы Овия или просто догадывался? Или же информация поступала «из разных источников», как сказал Карахан? Крестинский дал правильную оценку стратегии посла, изложенной в телеграммах в Лондон. Литвинов согласился с советом Карахана и подтвердил это в разговоре с молодым британским журналистом Гаретом Джонсом: «Овий был слишком бестактным и агрессивным. Он напрашивался на ссору, а его целью был разрыв дипломатических отношении… Мы не готовы принять его агрессию и бестактность. Это очень неудачный представитель»[208]. Литвинов сказал такое британскому журналисту, потому что хотел, чтобы все узнали, что он думает об Овие.
Овия отозвали. Что теперь?
Что касается англо-советских отношении, в начале апреля Литвинов был настроен пессимистично. Прочитав обвинительные заключения, он написал Маискому: «Знакомство с обвинительным актом заставляет меня опасаться довольно сурового приговора в отношении некоторых [обвиняемых. — М. К.] англичан». Торговля и торговые переговоры с британцами будут заморожены. Будут ли разорваны дипломатические отношения? «Трудно гадать относительно перспектив наших отношении с Англиеи. Я, однако, склонен думать, что, сколько бы ни старался Овии в Лондоне, заручившись содеиствием твердолобых, англ[ииское] пра[вительство] на полныи разрыв отношении не поидет, причем не последнюю роль будет играть забота его о судьбе осужденных англичан. Возможно введение эмбарго на наш импорт и более или менее длительная заминка в наших торговых отношениях». Литвинов не думал, что Овии вернется в Москву. Для британцев это была такая форма «наказания». Литвинов полагал, что на самом деле все к лучшему: «По существу же наши отношения с Англией только выиграют от отсутствия Овия в Москве». Возможно, МИД Великобритании потребует отозвать Майского, но, скорее всего, этим все и ограничится[209].
Литвинов встречался со Сталиным шесть раз в марте и одиннадцать раз в апреле (чаще, чем обычно), а также регулярно виделся с Крестинским, а в апреле — с Караханом. Так, например, он говорил со Сталиным 16 и 19 марта, то есть в те же дни, в которые он встречался с Овием, а затем 27 марта — перед столкновением с послом на шведском приеме и перед их последней встречей на следующий день. Исходя из этого, можно сделать вывод, что Литвинов подробно обсуждал политику со Сталиным, и вождь соглашался с его рекомендациями. Литвинов и Сталин иногда не сходились во мнениях, порой яростно противостояли друг другу, но чаще всего они придерживались одной и той же политики, даже когда Сталин жаловался на наркома Молотову и Кагановичу.
Овий вернулся в Лондон в воскресенье, 2 апреля, и на следующий день встретился с Кабинетом министров в узком составе. Но после этого он исчез из документов по делу «Метро-Виккерс». О нем не упоминает ни британский МИД, ни СССР. На него вскользь ссылается Ванситтарт 8 апреля, и на этом все[[210]. Для пояснения: разговор Литвинова с Овием с несколькими интересными опущениями был опубликован в «Известиях» 16 апреля. Он был переведен на английский и передан в британский МИД[211]. Никто не сделал пометки на полях и не составил длинный протокол. Всем было все равно. Овий остался в прошлом. Никто не собирался за него «мстить», хотя, возможно, он на это рассчитывал. Стрэнг занял должность временного поверенного в Москве. Он более бесстрастно относился к работе с советской стороной, а Майский в это время стал более важной фигурой в Лондоне, где пытался найти выход из кризиса. Конечно, он не мог знать об арестах больше, чем НКИД, и жаловался, что они застали его врасплох. Впервые он узнал о случившемся от сотрудников «Метро-Виккерс» в Лондоне. Они позвонили ему, чтобы узнать, что произошло в Москве. «Это известие свалилось как гром из ясного неба», — писал Майский Крестинскому. Нам нечего было сказать об арестах, мы могли только обещать задать все необходимые вопросы Москве. «Не думаю, чтобы подобное положение могло послужить укреплению авторитета и престижа полпредства и торгпредства в Англии». Уж точно не в глазах британского МИД, где сотрудники полагали, что Майский не обладает нужной информацией и не может повлиять на Москву. На самом деле посольство не получало никаких новостей от НКИД целых пять дней. Не было ни информации, ни указаний. Когда Майского вызвали в британский МИД, у него не было указаний из Москвы, что делать, и он попал в неловкое положение. «Мы.„вынуждены были сами, на свой риск и страх, — писал он, — импровизировать меры защиты и контратаки против развернувшейся в Англии бешеной кампании, не вполне уверенные, что наши действия совпадут с действиями, предпринимаемыми в Москве».
В подобных обстоятельствах Майский удачно предвидел, что Литвинов, скорее всего, сказал Овию: помимо всего прочего, британские власти должны успокоиться и «не терять голову». Британские граждане подчиняются советским законам. Исключения составляют только дипломаты. Поэтому «угрозы разрывом торговых и дипломатических отношений не только не облегчают, а лишь осложняют положение». А именно это Литвинов сказал Овию. Как и нарком, Майский предупредил британскую сторону, что советское правительство не поддастся угрозам, а как раз наоборот. Утверждения о том, что сотрудники «Метро-Виккерс» не виноваты, представляли собой попытку обойти советские законы, а значит вмешаться во внутренние дела СССР. Подобные заявления (например, такие, как сделал Болдуин в Палате общин) могли привести только к одному результату: «заставить советское правительство в максимальной степени подчеркивать свой суверенитет»[212].
На встрече 16 марта Ванситтарт записал большую часть того, что он говорил Майскому, но не наоборот: «Посол… конечно, оспаривал мое заявление на протяжении всей беседы». Ванситтарт сказал примерно то же, что Овий Литвинову. «Я никому не угрожаю, — заявил он Майскому, — но я обязан убедиться, что советское правительство понимает, на что идет». Конечно, это была угроза[213].
Учитывая, что Ванситтарт не осветил комментарий Майского, нужно ему тоже предоставить слово и дать возможность рассказать о встрече. У Майского не было указаний из Москвы. Он сказал, что не знал подробностей дела и пытался импровизировать, отделываясь общими словами. «Я вынужден был, — писал он, — соблюдать в разговоре величайшую осторожность». Можно себе представить. Майский пытался отделить торговые переговоры от арестов в Москве и опровергнуть слова британцев о том, что их инженеры не могут быть ни в чем виноваты, но безуспешно. На каком основании, спрашивал он, британское правительство утверждает, что советские обвинения фальшивые? Какие есть этому доказательства? Тут, по словам Майского, Ванситтарт потерпел тактическое поражение, признавшись, что он всего лишь выражает общественное мнение[214].
В отчете Крестинскому Майский написал, что британская пресса пребывала в смятении. «Пресса с первого же момента арестов начала совершенно бешеную кампанию. Я видал на своем веку не одну антисоветскую кампанию в печати и не в одной стране, но кампания, развернувшаяся между 12 и 20 марта, превзошла все, что мне до сих пор было известно. Во-первых, она развивалась с молниеносной быстротой, а во-вторых, она охватила решительно всю прессу, за исключением коммунистической». Правое крыло «Дейли мейл» объединилось с «Манчестер гардиан». Макдональд и Саймон находились за границей, и их заменял Болдуин, поэтому правительство легко поддавалось давлению «крепкого» крыла Консервативной партии. Как писал Майский, именно этим объясняется «неосмотрительное» заявление Болдуина в Палате общин 15 марта. 16–17 марта ситуация обострилась до предела, и «нажим твердолобых и прессы создал в кабинете такое положение, что ряд его членов ([лорд] Хейлшем, [Дж. Г.] Томас и др.) стали открыто ставить вопрос о разрыве с нами экономических и даже дипломатических отношений». И только официальное сообщение в ТАСС о встрече Литвинова с Овием 16 марта слегка отрезвило британскую общественность.
