28 марта, через 17 дней после арестов, Овий снова встретился с Литвиновым. Встреча прошла быстро и плохо. Овий спросил, есть ли новости. «О чем?» — шутки ради уточнил Литвинов, прекрасно понимая, о чем его спрашивают. Он серьезно разозлился и обрушил всю свою язвительность на Овия. Посол попытался проинформировать наркома о законопроекте, который будет рассмотрен парламентом, но Литвинов его перебил. «Я выразил удивление, — писал он в дневнике, — что английское правительство любезно считает нужным знакомить меня со своими законопроектами до внесения их в парламент». Овий достал из кармана лист бумаги и начал зачитывать угрозу наложить экономическое эмбарго на СССР, если немедленно не будут освобождены заключенные из «Метро-Виккерс». Литвинов прервал его на полуслове. Ему уже порядком надоели английские угрозы. «Я остановил Овия, сказав, что я могу сберечь ему время и сразу могу заявить, что, по мнению прокуратуры, процесс будет иметь место и что этот процесс ни в коем случае не будет приостановлен, что бы мне ни заявлял английский посол, и что если то, что Овий хочет мне прочитать, имеет целью повлиять на наше решение, то я не вижу надобности выслушивать это сообщение, ибо оно никакого влияние на мое правительство не окажет».
Дальше последовало небольшое препирательство. Овий пытался говорить о «последствиях», но Литвинов снова его прервал. «Позвольте, сэр Эсмонд, мне сказать, что если подобные методы дипломатии могли быть успешны в какой-нибудь Мексике, то они заранее обречены на полную неудачу в СССР. Мы своей независимостью не торгуем». А затем Литвинов зафиксировал последнюю часть перепалки: «Покраснев, Овий спросил, кем употребляются такие методы в Мексике. Я напомнил, что я сказал условно — “если такие методы употреблялись в Мексике кем бы то ни было”». Как писал Литвинов, Овий ушел, «совершенно растерянный» и «смущенный». Вся встреча продлилась не более десяти минут. Литвинов также сделал сноску о том, что Овий, прежде чем приехать в Москву, был посланником Великобритании в Мексике[201].
Конечно, если читателю интересно это знать, Овий передал свою версию событий в Лондон. Она не полностью подтверждает записанное Литвиновым. Овий сказал, что вначале последовал обмен репликами, а потом отметил: «Ближе к концу я немного успокоил Литвинова». После Овий записал следующее:
«Литвинов был нервный и возбужденный. Очевидно, что услышанное было ему неприятно, но, как мне кажется, оно не стало для него полнейшей неожиданностью. Другими словами, я все еще думаю, что он сам не разделяет оптимистические теории о полном безразличии правительства Его Королевского Величества, в которые верит Сталин, дающий Литвинову указания вести себя так же.
Когда я ушел, я проинформировал его о том, что, если у него есть что добавить, я готов с ним встретиться в любое время. Он ответил: “Больше нечего!” Разговор длился всего семь или восемь минут»[202].
Овий «совершенно растерялся», записал Литвинов. Литвинов был «нервный и возбужденный», говорил Овий. Единственное, в чем они сходились, — тоже довольно относительно — это короткий диалог о Мексике. Овий не упомянул его в своем изначальном отчете, однако ТАСС опубликовал официальное сообщение о встрече, которое было максимально приближено к тексту Литвинова. А в нем упоминалась Мексика. Овий был вынужден как-то объясниться с Лондоном. «Я не сообщил тогда об этой типичной причудливой фантазии отчасти потому, что я привык к таким вспышкам, а отчасти потому, что чувствовал, что довольно ловко справился в этот раз, ответив очень спокойно и с недоумением: “Я не совсем понимаю, господин Литвинов, почему вы упоминаете Мексику. Вы имеете в виду, что кто-то или какая-то страна имеет привычку применять такие методы в Мексике? Если да, то кто?” На что он, видимо, раскаявшись в своих словах, несколько вяло ответил: “Да какая угодно страна”».
Эти строчки как будто были написаны карикатурным представителем британской элиты: толстым, заносчивым и чванливым, который всем своим видом дает понять, что ни один мелкобуржуазный польский еврей не победит сэра Э. Овия, человека огромных достоинств, недавно посвященного в рыцари Его Величеством Георгом V. Корреспонденты в Москве пытались получить у посла публичный отчет о том, что произошло, но он ответил, что не хочет быть втянутым в «полемику» с Литвиновым[203]. Это было хорошо, так как с наркомом точно не стоило вступать в публичную перепалку. В тот же день Саймон отозвал Овия в Лондон[204]. На этом закончилось столкновение посла и наркома. Следующим вечером, 30 марта, Овий уехал из Москвы и больше не вернулся. В роли посла он напоминал Жана Эрбетта — в самом начале был полон оптимизма, который в конце сменился враждебностью. Только Литвинову не пришлось ждать четыре года, чтобы от него избавиться.
Не сразу стало понятно, что британский посол навсегда уехал из Москвы. 29 марта, на следующий день после последней встречи с Овием Литвинов написал Сталину и попросил разрешения опубликовать еще одно официальное сообщение в ТАСС. «Я исхожу из того, что нам репрессивных мер со стороны английского правительства все равно не избежать и что поэтому наше сообщение делу не повредит, но оно все-таки будет уроком и для Овия, и для других послов»[205]. Литвинов по-прежнему полагал, что Овий неправильно представляет советскую политику в Лондоне, и он сможет это показать в своем коммюнике. Овий был не первым послом, который приукрашивал свои отчеты из Москвы. Французский посол Эрбетт также выбрал эту стратегию, хотя ее никогда не понимал МИД Франции или, возможно, не мог понять идеологически. Овий на самом деле неточно передавал в Лондон взгляды Литвинова. Он был не первый и не последний, кто так делал и делает. Также вмешался замнаркома Лев Михайлович Карахан, что было необычно, так как он не отвечал за Западную Европу. «В связи с отъездом Овия и кампанией, которую он и англопресса будет вести против нас, изображая Овия как агнца божия, надо предпринять кое-что для его дискредитации». Он продолжил: «Из разных источников мы знаем, что Овий настаивал на разрыве отношений с нами и что это не встретило сочувствия в Лондоне. Потерпев неудачу в этом, он хотел уехать, оставив Стрэнга поверенным; ему в свое время не разрешили этого. Известно также, что он получил указание свои донесения составлять более сдержанно, чтобы их можно было в случае надобности опубликовать, ибо опубликование его телеграмм с требованием разрыва было бы скандалом для англ[ийского] пра[вительства]».
Это было разумно. Карахан рекомендовал проинформировать британскую прессу о деятельности Овия, а лучше — лейбористов, которые симпатизируют СССР и могут устроить скандал в парламенте. «Мне кажется, — написал Карахан, — надо действовать в этом направлении и немедленно»[206].
Учитывая, что раньше Литвинов и Карахан были соперниками, нарком мог бы не оценить совет своего заместителя, хотя он, наверно, согласился бы с оценкой Овия — этакого британского Эрбетта, хотя не настолько стойкого. Через несколько дней Крестинский отправил Майскому неприглядную оценку Овия, назвав его смутьяном, который разжигает вражду после своего возвращения в Лондон: «Он очень самолюбив, очень упрям и злопамятен. Кроме того, он чванный, спесивый человек, желающий проводить политику сильной руки и не сумевший до сих пор за все три года понять, что по отношению к нам этой политики применять нельзя. Вначале он, может быть, сам надеялся, что при помощи бурного нажима удастся заставить нас отступить, освободить англичан, не передавая дела в суд. Потом он понял, что этого не будет, но свое правительство он сознательно информировал в том духе, что если на нас нажимать, то мы уступим. Этим он толкал и толкает англ[ийское] пра[вительство] на такие шаги, которые в своем логическом развитии, по его мнению, приведут к разрыву сначала торговых, а потом и дипломатических отношений. К этому он теперь стремится, это он рассматривал бы сейчас как свою победу, как свой реванш»[207].
