Затем в Сочи пришла еще одна телеграмма, в которой говорилось о том, что раздор в Женеве улажен и советскому представителю предоставили место вице-председателя. Литвинов рекомендовал считать дело закрытым и не выходить из Ассамблеи. Сталин в ответ прислал длинный комментарий:

«Литвинов, видимо, сам испугался результатов своего предложения и поторопился потушить инцидент. Как видно, он не додумал своего предложения и не понял, что его предложение ведет к отъезду нашей делегации и угрозе выйти из Лиги Наций, если лиганцовские жулики-режиссеры не будут относиться к СССР с должным уважением и почтением. Он не понимает, что если мы вошли в Лигу, то это еще не значит, что мы должны быть послушными ее членами. Он не понимает, что, если мы не будем время от времени встряхивать лиганцовский навоз, мы не сумеем использовать Лигу в интересах СССР. Все поведение Литвинова продиктовано, по-моему, не столько интересами политики СССР, сколько его личным уязвленным самолюбием. Это печально, но это факт».

Сталин критиковал Литвинова за то, что тот не заметил лицемерия Франции и Великобритании, у которых тоже были колониальные интересы в Абиссинии, независимость которой была призрачной. Конечно, нарком именно по этому поводу обрушил свой гнев на Майского. Но он все еще рассчитывал на союз против Германии и поэтому не мог оскорблять своих будущих союзников. Литвинова выводило из себя положение, в котором он оказался, но ему пришлось проглотить свои принципы и обиды. Сталин уже не впервые ударил его по больному месту. Конечно, легко было говорить, находясь в отпуске в Сочи. Сталину не приходилось улаживать проблемы в Женеве. «Иначе говоря, — отметил Сталин, — он [Литвинов] не отметил разницу между нашей позицией и позицией Англии и Франции. Это, конечно, плохо. Литвинов хочет плавать по фарватеру Англии, тогда как мы имеем собственный фарватер, превосходящий по своему качеству всякий другой фарватер, по которому и обязан он плавать. Между прочим: хорошо было бы в нашей печати развить эту нашу точку зрения, смазанную Литвиновым в Женеве». По поводу изначального предложения Литвинова Сталин пошел на уступку и сказал, что, к сожалению, необходимо считать инцидент исчерпанным. В конце вождь пошутил, что «Литвинова теперь метлой не выгонишь из президиума Ассамблеи»[1017].

Сталин спокойно мог противоречить сам себе. Он все еще находился в Сочи, когда Каганович и Молотов прислали ему текст декларации Коминтерна, осуждающей фашизм в Германии и Италии и поддерживающей сотрудничество с Социалистическим интернационалом в Брюсселе и Лигой Наций в Женеве. Они заявили: «мы сомневаемся в целесообразности» черновика, но спросили, что думает Сталин. «Не возражаю», — ответил он[1018]. Таким образом, Литвинов не так уж и плохо справился с Абиссинским кризисом. Безусловно, НКИД и Коминтерн должны были как-то координировать политику коллективной безопасности и деятельность Народного фронта. На самом деле, как писал Литвинов в телеграммах из Женевы, попытки урегулировать кризис запутывались в паутине противоречащих друг другу интересов. Каганович и Молотов спросили Сталина, есть ли у него инструкции для Литвинова. «Никаких указаний не имею», — ответил Сталин[1019]. Это означало: пусть Литвинов разбирается сам.

3 октября 1935 года итальянская армия вторглась в Абиссинию. Через четыре дня Лига Наций объявила Италию агрессором и ввела экономические санкции. Однако запрет на импорт важных товаров, таких как масло и сталь, который мог бы навредить итальянской экономике и ее возможности вести войну, введен не был. В тот же день, когда итальянские войска пересекли границу Абиссинии, Литвинов отправил длинную аналитическую записку Сталину. Итальянцы начали действовать, приняв во внимание позиции Франции и Великобритании. По мнению наркома, у Италии улучшились отношения с Францией, что включило зеленый свет для итальянского правительства. Муссолини проинформировал Лаваля в январе 1935 года о планах Италии и добился от него не только согласия, но и заверения в том, что Франция этим планам мешать не будет». Было не так понятно, отметил Литвинов, проинформировали ли итальянцы о своих планах британское правительство. «Возможно, что, как утверждает Муссолини, Англия была давно уже в курсе подготовки Италии к захвату Эфиопии, но она, действуя по обыкновению осторожно, и, не уверенная в поддержке общественного мнения, не решалась на сколько-нибудь обязывающее предостережение по адресу Муссолини. Это обстоятельство ввело в заблуждение Муссолини, решившего, что серьезного противодействия со стороны Англии он не встретит». Литвинов слышал, что некоторые итальянские послы, в том числе Аттолико, выступили против вторжения. Также утверждалось, что существует оппозиция внутри фашистской партии и населения в целом, в особенности в тех семьях, в которых сыновей призвали в армию. «При таких обстоятельствах, война с Эфиопией стала как бы личным делом Муссолини, и это в особенности затрудняет ему отступление, за которое он лично и безраздельно должен нести ответственность. Он как будто бы признавал в беседе с французским послом, что он ставит на карту фашистский режим и даже свою голову, прибавив, однако, что пути отступления для него также отрезаны». Муссолини рассчитывал, что Лаваль сможет удержать Лигу Наций от жестких мер и предотвратит вооруженный конфликт с Англией, чего очень боялся как сам дуче, так и итальянская общественность. По мнению Литвинова, Муссолини полагал, что сможет избежать санкций, если быстро одержит победу или прибегнет к помощи Германии и Японии. Он также был открыт для переговоров за пределами Лиги — отдельно с Англией или при посредничестве Франции. Нарком полагал, что эти идеи были не более чем мечтой, с учетом британской позиции. «Англия не столько заинтересована в превращении Эфиопии в ее собственную колонию, сколько в недопущении овладения этой страной Италии. Она не может допустить господства в Эфиопии сильного европейского государства, которое угрожало бы английским владениям в Африке и ее коммуникации с Индией». Британское правительство использовало Лигу Наций как прикрытие для реализации своих колониальных, империалистических интересов в Северо-Восточной Африке. Общественность была готова поддержать правительство под флагом Лиги. Это было важно с учетом надвигающихся парламентских выборов.

Британское правительство мечтало дать Муссолини «сдачу» и навредить его престижу. С другой стороны, отдельные представители Консервативной и Лейбористской партий поддерживали значительные уступки Италии и выступали против санкций. Именно поэтому британское правительство придерживалось более мягкого курса в отношении кризиса.

Что касается Франции, Лаваль защищал интересы итальянцев более эффективно, чем они сами. «Поскольку это от него зависело [от Лаваля. — М. К.], — писал Литвинов, — он уступил бы Италии по всей линии. Не останавливается он и перед явным нанесением урона престижу Лиги». Однако это была политика, которой придерживался лично Лаваль, а не французский Совет министров, в котором существовала серьезная оппозиция во главе с Эррио. Чтобы понять Лаваля, нужно вспомнить, насколько он был раздражен тем, что британцы подписали морское соглашение с Германией, а также его отношение к франко-советскому сближению, которое он считал в большей степени «грехом», чем преимуществом. Альбион навсегда останется коварным, а от большевиков всегда будет исходить угроза. Таким образом, Лаваль мог добиться успеха во внешней политике только с помощью Италии, а это не оставляло большого простора для действий. Если ничего не выйдет, то придется согласиться на еще большую зависимость от Великобритании. Лаваль питал отвращение к подобной перспективе во многом еще и потому, что не хотел больше сближаться с СССР. «Еще до открытия Ассамблеи, — писал Литвинов, — Лаваль признавался мне, что не верит в возможность предотвращения войны в Эфиопии». Затем он продолжил: «Таким образом, ему пришлось тогда уже отказаться от посредничества между Англией и Италией. Он лишь стремился к тому, чтобы Совет Лиги не занимал слишком резкую позицию против Италии, не вынуждал ее к уходу из Лиги и оставил возможность посредничества Франции после первых военных побед Италии. По мнению Лаваля, им мне высказанному, Муссолини якобы заботится об искуплении военного поражения Италии в последнюю войну с Абиссинией [в XIX веке. — М. К.], и поэтому после нескольких удачных боев Муссолини окажется более сговорчивым (предположение явно нелепое). За всем тем, Лаваль не мог не сознавать, что долго продержаться на своей позиции в Совете ему не удастся, что Франция не может предпочесть итальянскую дружбу английской, но он решил в крайнем случае оказать Англии некоторое сопротивление в Совете, чтобы выжать у нее некоторую компенсацию в виде обещания в случаях агрессии, в частности в Дунайском бассейне. Политика Лаваля в Женеве может иметь своим результатом умаление престижа Лиги и поощрение агрессивности Муссолини. Не подлежит, однако, сомнению, что независимо от какой-либо компенсации от Англии, Франция пойдет за ней до конца».