В тот же день, когда Соколин составил свой словесный портрет Лаваля, Титулеску прибыл с визитом в советское посольство в Париже. Он встретился с Потемкиным, вручил ему письмо и передал для Литвинова письмо на французском языке. Потемкин счел, что дело срочное, и распорядился отправить письмо в Москву дипкурьером. НКИД выполнил перевод письма на русский и отправил Сталину. «Я считаю, что необходимость подписания соглашения о взаимной помощи между Францией и СССР более настоятельна, чем когда-либо, — писал Титулеску. — Неподписание этого соглашения в короткий срок обозначало бы новый триумф для политики г[осподина] Гитлера. Этот последний ввел обязательную военную службу, и тремя великими державами не принято никакой серьезной меры против этой репудиации[942] Версальского договора. Германская дерзость получила тем самым поощрение, все последствия которого еще не могут быть предусмотрены в настоящий момент». Титулеску продолжил, что Гитлер открыто выступил против Восточного пакта, и если ему удастся сорвать франко-советское соглашение, то дерзость немцев не будет знать границ. Это будет означать не только угрозу миру, но и резкий рост нацистского влияния в Центральной и Восточной Европе. В странах Малой и Балканской Антант на смену миру и стабильности придет «крайне опасная политическая неустойчивость». Советское правительство, конечно, имеет полное право отстраниться, но если оно и дальше будет вести свою линию, не проявляя гибкость, оно подорвет общие интересы.

Титулеску предостерегал, что ситуация во французских правящих кругах такова, что любой неверный шаг будет играть на руку противникам франко-советского соглашения, стремящимся к его срыву. На кону были большие интересы, и в этих интересах было принять текущую ситуацию такой, какая она есть, а не такой, какой могла бы быть. Французское правительство сделало предложение — советское должно дать оперативный ответ и предложить свои коррективы. Лучше не давать Лавалю повода передумать. Необходим срочный ответ с предложением корректив в преддверии подготовки переговоров Лаваля и Литвинова 15 апреля в Женеве. Любое промедление — риск.

Титулеску, в свою очередь, предложил от себя две правки к французскому проекту: он предлагал прописать в тексте отказ от принципа единогласия в Лиге Наций и автоматическое вступление в силу обязательств договора в случае вопиющей агрессии. Подписание франко-советского соглашения должно состояться раньше подписания всякого рода коллективных соглашений о безопасности. Обсуждение проектов более масштабных договоренностей до заключения франко-советского соглашения сейчас будет выглядеть как затягивание или как саботаж. В конце письма Титулеску предложил встретиться с Литвиновым в Женеве в середине апреля[943]. Титулеску, по сути, ломился в открытую дверь, однако та оперативность, с которой в советском посольстве и затем в НКИД дали ход записке Титулеску, говорит о крайне серьезном к ней отношении.

За день до того, как Титулеску оставил свое послание в советском посольстве, Потемкин виделся с Лавалем и передал указания Литвинова из телеграммы от 2 апреля. Потемкин передал сообщение «с особой твердостью». Лаваль в ответ привычно изложил возражения и выразил озабоченность. Правда, он допускал, что в текст оригинального французского предложения могут быть внесены коррективы, и предложил, чтобы Потемкин поработал над правками вместе с Леже. Потемкин ответил, что, поскольку Восточный пакт пока официально не похоронен, его не уполномочили обсуждать какие-либо инициативы вне его. Лаваля, который собирался в Стрезу на встречу с британским и итальянским коллегами, Потемкин предупредил, что малейшая неосмотрительность может привести к обрушению «фронта государств», призванного охранять мир в Европе. Лаваль кивком дал понять, что согласен[944].

События развивались быстро. 7 апреля Литвинов отправил еще одну справку для Сталина. «Противники Восточного пакта усилили свою активность за последние дни, сделав исходным пунктом своего нового наступления на пакт окончательный отказ Германии и Польши от взаимной помощи. Мне кажется, что пакт уже по крайней мере на 75 % сорван». У Литвинова после контактов с итальянским послом Бернардо Аттолико создалось впечатление, что Муссолини объединился с Польшей против Восточного пакта. После визита в Берлин Саймон начал продвигать идею более универсального соглашения по безопасности с единственной целью — «торпедировать» всякое дальнейшее обсуждение Восточного пакта. Муссолини полагал, что, продвигая идеи Саймона, он сможет отделить Польшу от Германии. На самом деле новые предложения имели немного шансов на успех, но, поскольку на их обсуждение должен был уйти не один месяц, это заставляло отложить в сторону Восточный пакт и таким образом служило достижению первоначальной цели. Литвинов отметил, что Муссолини в Стрезе фактически попытается поставить крест на Восточном пакте, и никому при этом будет невдомек, что он сделал.

Так что же делать? «Если мы придаем по-прежнему значение соглашению с Францией о взаимной помощи, — писал Литвинов, — то мы должны действовать немедленно, предприняв соответствующий нажим на французское правительство». Давление такого рода могло быть оказано в виде официального уведомления, сродни тому, что предложил Литвинов в середине февраля, когда было решено смягчить курс. По сути, Литвинов предложил прямо спросить у французского правительства, придерживается ли оно еще подхода Поль-Бонкура и Барту, то есть подхода, предусматривающего соглашение о взаимопомощи с СССР, Чехословакией и странами Балтии. В крайнем случае, без участия Прибалтийских стран в пактах о ненападении. Он также предложил оповестить британского и итальянского послов о неприятии Советским Союзом отказа от конкретных предложений по коллективной безопасности ради бессмысленного обсуждения пространных и неэффективных комбинаций. «Так как нам терять больше нечего, — добавил Литвинов, — то нужно отдельно обсудить также, не следует ли уже теперь в разговорах с Лавалем изъявить готовность вернуть ему и нам свободу действий в отмену Женевского протокола [от декабря 1934 года. — М. К.]». Эта позиция должна получить освещение в прессе[945]. НКИД подготовил проект заявления для Лаваля в духе предложений Литвинова Сталину. Литвиновские рекомендации Сталину из этого текста были удалены, и Потемкин вручил его Лавалю 9 апреля[946]. Нетрудно понять почему. По сути, Литвинов писал Сталину, что СССР никому не может доверять — ни Саймону, ни Муссолини, ни, конечно же, Лавалю, и в наименьшей степени доверия заслуживают Польша и Германия. Ситуация была безвыходная, но, если признать ее безвыходной, то придется отказаться от коллективной безопасности и взаимопомощи, чего Сталин пока делать не желал.

В среднем в 1930-е годы встречи Литвинова со Сталиным проходили раз в две недели. В данный период нарком виделся со Сталиным по 3–4 раза в неделю. С 7–9 апреля — каждый день. 9 апреля Политбюро издало новые директивы, вновь заняв позицию более мягкую, чем предлагал Литвинов. Были одобрены поправки к проекту французского МИД, который был представлен Потемкину 30 марта. Ключевые коррективы касались положения о немедленном оказании помощи в случае неоспоримой агрессии до того, как начнет действовать Лига Наций, а также принятия предложений Титулеску относительно внесения правок в текст французского проекта, с формальными аргументами об интерпретации Устава Лиги[947].

10 апреля Литвинов отбыл в Женеву, предварительно отправив свежие директивы Политбюро Потемкину[948]. Все было готово к встрече с Лавалем, которая должна была состояться пять дней спустя. Теперь была очередь Литвинова встретиться лицом к лицу к месье Зигзагом. Потемкин тем временем продолжал действовать в Париже. 9 апреля Лаваль согласился на совместное коммюнике, в котором говорилось, что Франция и СССР договорились заключить двусторонний пакт не позднее 1 мая. На следующий день Потемкин отправил телеграмму Литвинову о том, что встреча с Лавалем прошла не очень хорошо. Хотя Лаваль и подтвердил свою приверженность курсу Бонкура — Барту, он всячески затягивал дело с «джентльменским соглашением», которое позволило бы продвинуться вперед в обсуждении предложений по Восточному пакту, выдвинутых Литвиновым Франции 2 апреля. Лаваль ответил, что не хочет рисковать, раздражая коллег из Великобритании и Италии до встречи с ними в Стрезе. Этот ответ Потемкина не устроил[949].