Встреча в Женеве наркома иностранных дел СССР М. М. Литвинова с министром иностранных дел Румынии Н. Титулеску. Слева направо: Н. Титулеску, М. И. Розенберг, М. М. Литвинов. Июнь 1934 года. АВПРФ (Москва)

Кроме того, Титулеску был намерен защищать Румынию от немецкой агрессии. Он видел для этого единственный способ: путем укрепления отношений с Советским Союзом и поддержки франко-советского сближения. Титулеску сказал советскому полпреду в Бухаресте Островскому: «Я сторонник не только соглашения с Советским Союзом, который для меня всегда остается великой Россией, но и сторонник самой горячей дружбы». В своей политике он руководствовался принципом «или Румыния должна быть в очень хороших отношениях с Советским Союзом, или она должна умереть. А так как Румыния умирать не собирается, следовательно, она должна установить самые дружественные отношения со своим восточным соседом».

Он был убежден, что основы мира в Европе — это Малая Антанта, СССР и Франция. Польская политика Титулеску не сильно занимала, при том что Польша и Румыния официально состояли в оборонительном союзе, направленном против СССР. Несмотря на то что с Островским Титулеску виделся впервые, он себя не сдерживал: «Политика Польши является политикой самоубийства, и ее сближение с Германией должно привести Польшу к потере ее политической самостоятельности [курсив наш. — М. К.]». Да, румынский посланник и советский полпред прекрасно ладили друг с другом. «В прошлом году, — писал Островский в своем отчете об их встрече, — он был с первым визитом в Варшаве. Бек его встретил очень вежливо, но очень сдержанно. Что касается маршала Пилсудского, то он на Титулеску произвел впечатление сумасшедшего, в буквальном смысле этого слова “больного на вот это вот” — заявил он, постучав себя по лбу»[867].

Кандидатура Михаила Семеновича Островского для советского посольства в Бухаресте подходила как нельзя лучше: он ранее работал в Париже, где занимал должность верховного представителя советского нефтяного синдиката. Он родился в 1892 году в Фастове, юго-восточнее Киева, в семье школьных учителей. О юношестве Островского известно мало. Он учился в Санкт-Петербургском университете и в годы Первой мировой войны служил в российской армии офицером. В 1919 году он перешел на сторону большевиков и сражался в красной коннице; служил при штабе у Ворошилова, был его правой рукой. Вероятно, они дружили и впоследствии, поскольку Островский писал Ворошилову из Парижа о последних событиях во Франции. Островский, вероятно, начинал как военный, поскольку был назначен заместителем комиссара Военной академии РККА. Хотя снимков Островского существует не очень много, на всех фотографиях заметна его военная выправка. Лицо его было чисто выбрито, с еле заметными усиками. В 1925 году он стал сотрудником нефтяного синдиката СССР, был направлен в Турцию, Германию, а затем в 1930 году во Францию. В период франко-советского сближения он оказался в Париже и в 1933 году был назначен торгпредом. Он свободно говорил по-французски и легко поладил с французскими коллегами.

Он был истым франкофилом и в свои донесения в Москву любил вставлять французские выражения. Служащие во французском правительстве о нем были высокого мнения и рассказали Титулеску, что Островский сыграл важную роль на раннем этапе франко-советского сближения. Помните, он был посредником, который обеспечивал связь с де Латром де Тассиньи, серым кардиналом Вейгана.

«Т[итулеску] часто охал по поводу назначения нами в Бухарест Давтяна, — писал Литвинов, — причем выяснилось, что ему нужен полпред, который нравился бы бухарестским дамам. Может быть, он имел в виду [Елену] Лупеску [любовницу короля Кароля II. — М. К.]». Согласно еще одному британскому источнику, Титулеску предъявлял особые требования к кандидатуре советского посланника: он а) не должен быть евреем; б) не должен походить на большевика; в) должен говорить по-французски; г) должен уметь поддержать разговор с румынскими дамами[868]. В действительности Островский родился в еврейской семье, но он пользовался в глазах французского правительства таким безмерным уважением, что оно было выше любых предрассудков. Что касается непохожести на большевика, то почти везде на антибольшевистских плакатах большевиков изображали опасного вида анархистами-головорезами, одетыми как бродяги, немытыми, с плохими зубами и длинным клинком в одной руке и бомбой с зажженным фитилем в другой, готовыми устроить массовую бойню. Среди советских дипломатов подобных типажей в принципе не было. Островский вступил в должность в Бухаресте в августе 1934 года. Он поладил с Титулеску, часто виделся с министром, когда тот был в Бухаресте, при этом имел прекрасные отношения и с другими румынскими политиками и официальными лицами. Если коротко, он как нельзя лучше справлялся с работой в своей должности. Титулеску доверял Островскому больше, чем своим собственным товарищам по Кабинету министров. Удивительные между ними возникли отношения!

Между Румынией и СССР существовала определенная общность интересов. Им лишь надо было решить проблему Бессарабии и не дать Франции сбиться с выбранного пути. Основная дилемма коллективной безопасности состояла в том, чтобы удержаться вместе или пасть по одному под натиском нацистской Германии. Поэтому Титулеску тесно сотрудничал с Литвиновым и давил на колеблющегося Лаваля, добиваясь заключения пакта о взаимопомощи с Москвой. Румынским радикальным правым и фашистам из «Железной гвардии» не нравилась проводимая Титулеску внешняя политика, из-за чего кресло министра под ним шаталось, однако он держался молодцом, не обращая внимания на враждебные по отношению к нему настроения в Бухаресте.

Французский министр иностранных дел П. Лаваль и нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов в Женеве. 1935 год. АВПРФ (Москва)

18 января за ужином в Женеве Лаваль ответил Титулеску, что согласен с ним, но не считает ультиматум Германии и Польше полезной идеей. За согласием Лаваля на тему коллективной безопасности или взаимопомощи всегда следовали оговорки. Он в очередной раз подчеркнул, что необходимо придерживаться более «гибкой и осторожной тактики» и что Франция и ее союзники должны продемонстрировать солидарность и единство политики[869]. На самом деле, когда Лаваль был в Женеве, он дважды — до и после встречи с Литвиновым, Титулеску и остальными — имел дискуссию с Беком. Формально Лаваль сделал все, о чем просил Литвинов. Он адресовал Беку вопрос: вы с нами или с Германией? Бек отвечал со свойственным ему апломбом и гнул все ту же польскую линию о балансировании между двумя великими державами. «Я добавил, — докладывал Лаваль Ларошу в Варшаву, — что Польша, если будет и дальше придерживаться своих нынешних взглядов, по моему мнению, совершит серьезную и, возможно, непоправимую ошибку [курсив наш. — М. К.]. В любом случае она поставит себя под удар и станет жертвой того или иного крупного соседа. Более того, политики баланса, которую мне разъяснил месье Бек, она тоже уже не придерживалась». Что случилось с Лавалем? Он начал изъясняться как Барту и даже как Литвинов… Разговор проходил «в атмосфере весьма дружеской», отмечает Лаваль. «У меня сложилось впечатление, что месье Бек задумался о последствиях, с которыми столкнется его страна в случае отказа ответить на призыв Франции на переговорах, успех которых более важен не для Франции, а для Польши»[870].