Подпись Ванситтарта не положила конец спорам. Пока шла подготовка к визиту в Москву Идена, Сарджент, не будучи сторонником близких отношений с Советским Союзом, твердил: «Мы не станем потакать их преувеличенному ощущению собственной важности и не позволим думать, что они смеют диктовать, какую политику нам вести в отношении Германии»[835]. Сарджент почти исключал вероятность советско-германского сближения, которая немало беспокоило французов. Он заявлял презрительно саркастическим тоном: «это блеф», к этому «аргументу все время прибегает Литвинов, чтобы вывести французское правительство на чистую воду»[836]. Сарджент вновь заявил, что не приемлет возврата к довоенному балансу сил. Но, может, это лишь предлог для оправдания ненависти к СССР? «Да мы уже вернулись в ту самую эпоху баланса сил, — возражал ему Кольер. Сарджент не обращал внимания, подчеркивая, что британская общественность, вероятно, с недоверием воспримет идею слишком тесного сотрудничества с французским правительством в случае, если его внешняя политика будет диктоваться франко-русским союзом[837]. Французы «дали себя ослепить и одурачить русскими угрозами и обещаниями… Если России будет позволено диктовать Франции и нам условия для ведения дел в Западной Европе (а к этому все стремительно идет), можно попрощаться с идеей какого бы то ни было европейского урегулирования. Будем все свое время тратить на то, чтобы таскать каштаны из огня для господина Литвинова!»[838]

Сарджент резюмировал без всякой жалости: «Если мы… закроем Германии всякие способы вести экспансию на восток, где в конфликт с британскими или чьими-то еще интересами она вступит с наименьшей вероятностью, нужно готовиться к тому, что возрастет и давление Германии вниз по Дунаю». Посол Фиппс предупреждал об опасности натянуть слишком много «колючей проволоки» на востоке или юге, ведь тогда нацистский «зверь» будет рваться на запад. Сарджент согласился: «Никогда не мог принять за истину высказывание г-на Литвинова о “неделимом мире”»[839]. Литвинов, услышав такое, пришел бы в ужас, да и Майский тоже. Да и Сталин, при всем своем внешнем цинизме, тут бы наверняка рассвирепел. Но, очевидно, разглагольствования Сарджента дальше кулуаров не пошли. Он объявил, что британская общественность к союзу СССР с Францией отнеслась бы с «большой подозрительностью». Ванситтарт не скрывал раздражения: «Я тоже, да и, думаю, все мы». Но раз Германия упорствует, Великобритании придется строить коллективную безопасность «с Германией или без». «Другого пути нет, мы должны принимать вещи такими, какие они есть, должны принимать Европу такой, какая она есть, не выдавать свое представление о разумном устройстве мира за действительность». Ему вторил глава Центрального департамента Уигрэм: «Мы спустились на почву суровой реальности. Ни к чему играть словами»[840]. И Уигрэм, конечно же, был прав, а бескомпромиссный советофоб Сарджент, конечно же, нет. Ванситтарт не мог на него повлиять, Саймон даже не пытался.

Все это время для британского МИД вопрос франко-советских отношений находился на втором плане. Ведомство занималось другими делами. 26 апреля Ванситтарт и Майский впервые со времени визита Идена в Москву возобновили свои встречи. Ванситтарт вновь принялся жаловаться на внешнюю политику лейбористов. Они застряли в прошлом, утверждал он. Они не понимают, что гитлеровская Германия — это не Веймарская Германия, и, как следствие, саботируют попытки правительства вести более активную внешнюю политику. Вот как излагает Майский беспокоившие Ванситтарта моменты:

«Они [лейбористы. — М. К.] продолжают дудеть в старую дудку. Тем самым правительство, в частности Форин-офис, ставится в трудное положение. Надвигаются выборы, все думают только о голосах избирателей. Кабинет часто не решается сделать тот или иной шаг (который он, В[анситтарт], считал бы полезным в интересах европейского мира) исключительно из соображений, как бы этот шаг не дал лишних шансов Лейбористской партии. Вот, например, лейбористы подняли страшный шум против того увеличения военного бюджета на 10 млн фунтов, которое проведено было недавно. А между тем это увеличение — сущий пустяк. Как Англия может активно участвовать в системе коллективной безопасности, если она не будет иметь в своем распоряжении достаточных вооружений?»

После вот такой продолжительной прелюдии, продолжал Майский, Ванситтарт, наконец, перешел к делу. «И дальше В[анситтарт] в несколько откровенной, но достаточно определенной форме стал просить меня оказать воздействие на лейбористов в смысле изменения их позиции в международных вопросах и в вопросах вооружения».

Майский отвечал ему осторожно, что вопрос, конечно, щекотливый. Советским послам даны строжайшие указания не вмешиваться во внутренние дела стран, в которые они аккредитованы.

Безусловно, согласился Ванситтарт, у него и в мыслях не было ни прямо, ни косвенно склонять советского посла к вмешательству во внутренние дела Великобритании…

«Однако, он считал бы безусловно полезным, чтобы при встречах с лейбористами я просто знакомил их с состоянием международных дел и с той политикой, которую в этой сфере проводит советское правительство. Такого рода разговоры были бы очень ценны. Он, со своей стороны, будет вести такую же “просветительскую” работу среди тех элементов Консервативной партии, которые до сих пор еще не хотят понять необходимости более твердой политики по отношению к Германии».

Майский был предельно осторожен. Он ведь буквально только что добился финансирования для британской газеты «Н. Л.» — не сказать, что его репутация в таких делах была незапятнанной. Но он явно не хотел, чтобы его заманили в ловушку: «Я ответил, — пишет Майский, — что лейбористы нашу точку зрения достаточно хорошо знают, но что люди они довольно упрямые и, кроме того, не меньше правительства поглощены избирательными соображениями. Мне тут будет трудно что-нибудь сделать».

Затем заговорили о визите Идена в Москву. «Лично он, В[анситтарт], испытывает особое удовлетворение: это была его идея послать британского министра в Мск [Москву], кое-кто из членов правительства относился к данной идее недоверчиво и даже враждебно, ибо не верили, что из такой поездки может получиться толк, — и вот теперь В[анситтарт] имеет все основания торжествовать. Прав оказался он, а не его оппоненты». И что же дальше? — поинтересовался Майский. Ванситтарт ответил, что дальше — просветительская работа на правом и левом фланге, а затем, возможно, и новые министерские визиты в Москву. Вот такой, скромной, была программа улучшения отношений. Торопиться в этом деле не стоило[841].

28 мая Майский встретился с Ванситтартом обсудить последствия речи Гитлера «о мире», в которой тот 21 мая, как водится, заявлял о благих намерениях и громил большевизм. Ванситтарт включил в повестку встречи еще один вопрос, которого Майский, по его словам, не ожидал, — финансирование Коминтерном коммунистической газеты «Дейли уоркер». Отпираться и спорить бесполезно, отрезал Ванситтарт. Он подчеркнул, что подобное субсидирование — пустая трата денег и вредит стране на уровне большой политики — на уровне, на котором негоже заниматься мелочами или беспокоиться о таковых[842]. Впрочем, СССР не мыслил себя без пропаганды как жесткого инструмента взаимодействия с капиталистическим Западом. Интересно, что, когда в 1935 году Коминтерн официально перешел к стратегии единого фронта против фашизма, это не успокоило, а еще больше разволновало английских и французских консерваторов[843]. Как отметил Майский, Ванситтарт повторил уже сказанное прежде — о том, что, если о фактах субсидирования станет известно широкой общественности, это отрицательно скажется на англо-советских отношениях.