Предположения Литвинова о британской политике были по сути верными, но он умолчал о том, что сам ничуть не меньше хотел закончить конфликт. Вопрос заключался только в том, как начать процесс сближения. В результате британцы сделали первый шаг. 24 апреля Стрэнг предложил британскому правительству проявить инициативу и указать на то, что если британских граждан отпустят, то эмбарго будет снято. Стрэнг понимал, что это дело стало для обоих правительств «вопросом престижа», но надо как-то начинать процесс переговоров. Это можно было сделать, публично заявив в Лондоне, что эмбарго будет снято, как только заключенных отпустят[245]. 26 и 27 апреля Хейлшем и Саймон сделали заявления в парламенте по этому поводу, и на следующий день Стрэнг проинформировал об этом Рубинина. Рубинин ничего не ответил, но подтвердил, что два заключенных подали прошение о помиловании. Рассмотрение займет примерно два или три месяца, а может, больше[246].

НКИД раскрыл эту информацию некоторым зарубежным корреспондентам в Москве, и они отправили отчеты в свои газеты, но Литвинов написал Майскому, что он не знает, дошло ли это сообщение до британской прессы. Майский упорно считал, что Саймон затягивает разрешение конфликта, но нарком стоял на своем: министр сможет заявить о победе, только если заключенных незамедлительно освободят. Окажется, что они оба — и Майский, и Литвинов — были в чем-то правы, а в чем-то нет. Когда в начале мая Стрэнг рекомендовал принять дополнительные меры, МИД велел ему подождать и дать возможность советской стороне проявить инициативу. «Если мы будем настаивать… то только покажем свою тревогу и дадим возможность советскому правительству требовать большего. Я согласен, что мы должны избегать провокационных ответов в парламенте, но я полагаю, что мы должны показать, что мы умеем ждать»[247]. Таким образом, оставалась все та же проблема: кто сделает первый шаг? Советская сторона отпустит заключенных или британцы снимут блокаду? Очевидно, что это нужно было сделать одновременно, но прошло еще полтора месяца, прежде чем обе стороны пришли к такому решению[248].

Прозрение случилось в Лондоне во время Международной экономической конференции, которая началась в середине июня и длилась до конца июля. Литвинов убедил Сталина в необходимости отправить туда делегацию, несмотря на сомнения Политбюро. На конференции у советского правительства будет возможность представить план экономического развития и обязательно импорта в контексте плана борьбы с «международным кризисом». Не стоит ожидать от этого события конкретных результатов, но оно может заложить основу для дальнейших переговоров с другими странами или группами стран. Можно будет обсудить с ними советские предложения[249]. Литвинов в шутку сказал итальянскому послу, пытавшемуся получить от него информацию, что он бы хотел, чтобы конференция состоялась где угодно, только не в Лондоне. У посла сложилось впечатление, что Литвинов «работал над решением, но сталкивался с трудностями». Это было бы неудивительно, но еще один советский информатор в Москве, таинственный посредник Борис Сергеевич Штейгер, сообщил Стрэнгу, что «дела идут хорошо» и «Литвинов едет в Лондон с “четкими идеями по данной теме”»[250]. Таким образом, теперь переговоры будут проходить не в Москве между Стрэнгом и Рубининым, а в Лондоне между Литвиновым и британской стороной.

Обсуждение началось в Лондоне 15 июня. Вначале состоялась встреча между директором «Метро-Виккерс» сэром Феликсом Поулом и Литвиновым. Как писал нарком, Поул поинтересовался, что можно сделать, чтобы освободить его людей в Москве. Он быстро дошел до сути дела и предложил одновременно объявить об амнистии и снять эмбарго. Но Литвинов стоял на своем: статус двух британских инженеров был юридическим вопросом. Их могут освободить по амнистии, но она подразумевает между прочим «устранение созданной неблагоприятной атмосферы». То есть британское правительство должно сделать первый шаг и снять эмбарго. Британцы развязали «экономическую войну», и они же могут ее закончить. Советское правительство не предлагает за это встречную услугу. «Мы людьми не торгуем». Это была позиция Литвинова, озвученная им в Москве. Он писал Сталину, то есть позиция была жесткой.

По словам Литвинова, «Поль [Поул] ответил, что он в таком случае не видит никакого выхода из положения, ибо правильно ли поступило его правительство или нет, но оно уже так ангажировалось, что снять эмбарго до высылки осужденных оно не сможет. Он, Поль [Поул], и другие промышленники крайне недовольны создавшимся положением, но есть в Англии и люди, которые торжествуют. На вопрос Поля [Поула], не желаю ли я встретиться с Саймоном, я сказал, что мне нечего предлагать Саймону и не о чем просить и что и Саймону я мог бы только повторить то, что сказал Полю [Поулу]».

Британский МИД никогда бы не принял эту позицию ни на каком уровне. Поул сказал, что ушел от Литвинова в «полном отчаянии», так как понимал, что конфликт может тянуться месяцами. По словам наркома, эмбарго необходимо обновить через полтора месяца, или же государство может больше этого не делать. Также он сказал, что ему не звонили из британского МИД, но создавалось впечатление, что ему все равно. На правительственном ужине Макдональд и Саймон пытались завязать разговор, но Литвинов отказывался им отвечать. Также подходили различные посредники. Наркому это было неинтересно. «Положение для меня так же ясно, как оно было в Москве: английское правительство на снятие эмбарго без обещания компенсации не может пойти, не потеряв лица». Во время конференции Литвинов предложил «экономическое перемирие», которое могло бы включать в себя снятие эмбарго, но он не думал, что его идею примут в британском МИД. Таким образом, Литвинов предложил Сталину подождать и придерживаться политики, уже изложенной в Москве, согласно которой никакой обмен невозможен. Записи Поула о разговоре очень похожи на отчет Литвинова[251].

Наркома пытался прощупать не только Поул. Реджинальд Липер, работавший старшим служащим в информационном отделе МИД, нанес визит Литвинову в советском посольстве. Он хотел осторожно разузнать у него насчет решения. Липер знал наркома еще в 1918 году, когда он был неофициальным советским послом в Лондоне. «Обе стороны понимали, — утверждал Липер в длинном рукописном отчете о разговоре, — что я приехал исключительно по личным причинам, чтобы снова повидаться спустя 15 лет». Он также дал Литвинову интересную характеристику, к которой мы еще вернемся. Однако это не было целью визита Липера. Он хотел понять, можно ли заключить сделку, чтобы освободить инженеров «Метро-Виккерс». Литвинов придерживался той позиции, которую он изложил Сталину, и отказался сделать предложения по разрешению конфликта. Липер не слишком обрадовался тому, что услышал, и дал задний ход.

«Он [Литвинов], вероятно, убежден, что за обвинениями что-то стоит… так как он полностью разделяет подозрения своих товарищей-большевиков… Он будет упрямо гнуть свою линию, поскольку считает, что его усилия по налаживанию удовлетворительных рабочих отношений не получили здесь должную реакцию… хотя он — человек умеренных взглядов по советским стандартам и, по сути, довольно доброжелательный, но он всецело коммунист ленинской школы и будет упорно стоять на своем во всем, что он считает принципиальным вопросом»[252].

Ванситтарт не был рад, получив отчет Липера. «Думаю, надо оставить Литвинова в покое примерно дней на десять. Его здесь прощупывают уже второй раз. И Липер считает, что вряд ли он сам сделает первый шаг. Мы не можем обратиться к нему в третий раз слишком быстро»[253].