— Тяжеловато будет вдохновлять их на победу, когда они поймут что здесь происходит.

— Они должны понять, что победа не дается легко, — холодно ответил Вильгельм, — вы все тоже пришли сюда самоуверенными юнцами.

— Вопрос лишь в том, что продолжает поддерживать каждого из нас, — я перехватил взгляд Вильгельма. Интересно, что его так заинтересовало? Картина была довольно обычная — вечером у колодца собирались местные жители, чтобы набрать воды.

— О чем тут рассуждать? — рассеянно сказал он. — Наша верность Германии и фюреру…

Я прищурился, переводя взгляд на женщин, которые чересчур поспешно заводили детей в избу.

— Осторожнее! — внезапно заорал Вильгельм. — Шнайдер! Бартель! Уходите оттуда! Живо!

Черт, как я мог забыть что русские способны устраивать диверсии прямо у нас под носом.

— Ложись! — брат толкнул меня на землю. Прогремел оглушительный взрыв. Даже отсюда я ощутил мощную волну, всколыхнувшую воздух. Видимо партизаны не пожалели взрывчатки — на месте сруба колодца полыхал настоящий костер. Немного придя в себя, я бросился вслед за Вильгельмом.

— Живой? — Шнайдер растерянно кивнул, не замечая как по его лбу стекает струйка крови. Впрочем других ранений на нем не было, похоже просто повезло. А вот Бартель… Я отвел глаза — его голова представляла собой кровавое месиво.

— Боже… — пробормотал Вильгельм. Его лицо исказилось от злости и он направился к казарме. — Кто-нибудь сюда! Быстро!

Я присел рядом со Шнайдером.

— Так и не дождался он отпуска, — глухо пробормотал он. Я мрачно подумал: «Единственное, чего мы можем тут дождаться — это смерть».

— Мне жаль, — Бартель не относился к числу моих друзей, но мы многое прошли вместе. Острое чувство потери сдавило сердце.

— Он прошел через столько битв, чтобы вот так бессмысленно погибнуть, — со злостью процедил Шнайдер. Рени часто говорила, что следуя русской поговорке: «Судьба и на печке найдет». Все мы пытаемся бороться, избежать смерти, но рано или поздно она настигнет каждого.

— А ты еще пытался убедить нас, что нужно следовать дурацким правилам совести, — сплюнул Шнайдер. — Тут впору стрелять в каждого русского что попадется на пути. Похер в кого — в мужчину, женщину или ребенка. Будешь спорить, доказывая обратное?

— Нет, — невозможно оставаться пацифистом, попадая в мясорубку войны.

***

— Все причастные немедленно понесут наказание, — распорядился Файгль. — Мы допросили жителей и выявили виновных.

— Я поручаю это тебе, — тихо сказал Вильгельм когда мы вышли из штаба. — Проследи, чтобы все было сделано как нужно.

Это означало, что гауптман отобрал виновных и их требуется немедленно казнить. Я вошел в казарму и наугад кивнул.

— Ты, ты и ты, пойдемте со мной.

— Куда нас ведут? — спросил меня один из парней. — Говорили что мы выступаем в бой только через три дня.

— Не задавай глупых вопросов, — во мне как всегда боролись противоречивые чувства. С одной стороны мне претило расстреливать безоружных людей, гражданских, но с другой я прекрасно понимал, что иначе их сопротивление не остановить. Мы пришли к сельской площади, где уже были выстроены шестеро партизан. Я заметил среди них двух женщин. Одна из них совсем молодая — не старше Рени. Могла она заложить взрывчатку? Вполне. Как бы там ни было, это сделал кто-то из местных и они должны понести наказание. Следуя правилам, я огласил приговор, специально для собравшихся жителей продублировав его и на русском.

— Оружие наизготовку, — отдал приказ Кребс. — Целься! Огонь!

Прогремело пять выстрелов и русские рухнули как подкошенные, лишь девушка осталась стоять, глядя перед собой пустыми глазами.

— Я… я не могу, — пробормотал мальчишка.

— Ты жалкий трус, — прошипел Шнайдер и выхватил у него из рук винтовку. Решительно прицелившись, он выстрелил ей в лоб. Я вполне мог понять его злость — Бартель был его близким другом. Рыжий новобранец, чуть ли не плача, смотрел на нас. Я со злостью отвернулся — слишком хорошо мне был знаком этот взгляд. Растерянность, непонимание — еще один мальчишка в душе которого идет мучительная борьба с совестью. Только кого это здесь заботит? Он, как и я, ничего не сможет сделать. Слишком сильно в нас преобладает чувство долга и вбитые обществом догмы. Ночью я услышал тихий шепот.

— Герр лейтенант, думаете все эти люди были партизанами?

— Возможно нет, — я поморщился, вспомнив сказанные мне Вильгельмом когда-то слова. — Но я не думаю об этом и тебе не советую.

— А вы многих убили? — я немного растерялся от очередного вопроса.

— Ты убиваешь, чтобы не убили тебя — все просто, — это лучший ответ что я могу сейчас ему дать.

— Я хотел записаться с осени в университет на кафедру философии. Вы думаете я успею?

— Рассчитывай лучше на летний семинар.

Слушать его болтовню было невыносимо и я поднялся, чтобы выйти на улицу. Вильгельм сидел у костра, рассеянно крутя в пальцах неподкуренную сигарету. Пожалуй впервые я вижу в его глазах растерянность и… муку? Острая жалость царапнула внутри. Подойти бы, уткнуться как раньше лбом в его плечо и почувствовать как он с грубоватой лаской треплет мои волосы.

Ну что ты, Фридхельм? Расскажи что с тобой?

Да только мы оба прекрасно знаем что с нами происходит — бесконечная усталость, ожесточение и смутные муки совести за то, что все что мы делаем уже третий год абсолютно бессмысленно и приносит лишь горе и боль. Я присел напротив него и, увидев в его глазах искру облегчения, улыбнулся. Брат протянул мне свой портсигар.

— Что ты чувствуешь? — я удивленно вскинул глаза, услышав его тихий вопрос. Завтра мы выступаем в бой, и это далеко не первый бой. Так что я могу чувствовать? Лишь понимание что я должен выжить любой ценой, чтобы вернуться к Эрин.

— Пришел и наш черед, — я знал что он до сих пор переживает гибель Бартеля. Но дело не только в этом. Я не вижу в его глазах привычной уверенности и собранности.

— Для Бартеля он пришел раньше, — я неторопливо затянулся. — Когда-нибудь он придет для всех нас.

— Он и Шнайдер тогда были инициаторами той драки, — медленно, с усилием сказал Вильгельм.

— Там все было по делу, — что на него нашло? Сейчас я бы первый отмутузил придурка, который так подставил всех под удар.

— Нет, — в глазах брата мелькнуло раскаяние, — я тогда не защитил тебя…

Вот оно в чем дело…Что же заставило его поменять свои взгляды?

— Не всегда легко понять что правильно, а что нет, — он наклонился, чтобы затушить окурок.

— Вильгельм, — мягко сказал я, — не надо…

Слишком уж это похоже на прощание.

— Как говорил Толстой: «Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что лежало бы там незаметно».

— Так и есть, — кивнул он. — Я нехорошо простился с Чарли. Не хотел давать ей надежду, но сейчас понял что больше всего хотел сказать ей что люблю ее.

— Ты только сейчас понял что время здесь течет скоропалительно, не позволяя медлить?

Бедный мой брат. С одной стороны я его понимаю — когда всю жизнь привык планировать все и рассчитывать наперед, тяжело принять что есть моменты, которые будучи упущенными, могут никогда уже не повториться.

— Ты теперь тоже офицер и должен понимать, что это накладывает определенные обязательства на нашу жизнь. Для меня сейчас мой долг превыше всего.

Отчасти я с ним согласен. Мы должны защитить своих близких, ведь если проиграем сейчас, английские или советские летчики разбомбят наши города. Но для меня все же превыше всего — Рени. Ее в первую очередь я должен защищать и беречь. Так что это в любом случае мой последний бой. Я взглянул в глаза Вильгельма, в которых непривычная растерянность переплеталась сейчас с мучительной тоской. Нет, не смогу я ему сказать что решил оставить свой долг и бежать. Он этого никогда не поймет.

— Знаешь, никогда не думал что скажу это, но Эрин была права, — надо знать моего брата — иногда он бывает чертовски упрямым. Судя по всему, пока он не «покается» передо мной во всех грехах — не успокоится.