Мужчины молча смотрели на меня то ли с осуждением, то ли с недоверием.

— Да не поддерживаю я их фюрера!

Мне уже давным-давно плевать на презрительное осуждение в глазах соотечественников, вот только будет горько и стыдно, если я тоже самое прочитаю в родных глазах. Объяснять деду, что я малодушно боюсь ввязываться в войну и хочу благополучно пересидеть в сторонке, не поворачивался язык.

— А чего ж тогда не сбежала? — обвиняющие спросил Иван. — Не пришла к нашим?

— Ага, и как бы я пришла? В немецкой форме? Из документов их же военник и паспорт, — устало ответила я.

О своих жалких попытках я, пожалуй, промолчу. Мне любой бы резонно возразил, что при желании убежать бы я могла не раз.

— Сами же знаете, какой расклад у наших командиров. Любое подозрительное тело — на допрос и к стенке, либо в лагеря без права переписки.

— И правильно, с контрой только так и надо.

— Да ты что?

Немцы, конечно, в этом плане тоже дебилы, но и наши не отстают. Зомбированы сталинским режимом по самую маковку.

— Ты ведь тоже побывал в плену. И что? Стал предателем? По твоей логике тебя тоже должны поставить к стенке или отправить на нары?

— Ты себя и меня не равняй, — вскинулся Иван.

— А что так? Хочешь сказать, ты, побывав у немцев, никого не предал? Так и я тоже. Наоборот старалась помочь своим, немного, но уж как могу. Вы прям такие непогрешимые, признаёте только чёрное и белое, а люди, как цветные карандаши, все разные. Кто-то не в силах терпеть нечеловеческую боль и ломается. Кто-то хочет жить и лишний раз не рискует головой. Кто-то идёт работать на немцев, чтоб прокормить своих детей. И что? Всех, кто не отлит по вашей мерке, в расход пускать? Да у вас так людей не останется, а ещё страну после войны поднимать, да и война будет идти ещё че… долго.

Фух, выговорилась. А что они мне сейчас сделают? Правильно, ничего. Может, хоть немного задумаются, что не всё в этой жизни вписывается в рамки канонов. Читая нашу историю, я отчасти была согласна, что удержать страну в период гражданской и отечественной войны мог только лидер с железными яйцами. Такой как товарищ Сталин. Но у нас в стране ничего не делается наполовину. Если демократия, так на грани распиздяйства. Ну, или как вариант, позиция шаг влево, шаг вправо —карается расстрелом.

— С такими мыслями тебе лучше было оставаться у фрицев, — сплюнул Иван. — Ничего, товарищ комиссар разберётся, что с тобой делать.

— Ага, а в следующий раз разберётся с тобой, когда ты поднимешь фашисткую листовку, чтоб распалить костёр и не отморозить ноги, — злорадно ответила я.

Нет, ни за какие коврижки я не смогу научиться выживать при сталинском режиме. С немцами в этом плане и то попроще, ей-богу.

— А ну молчать, дрянь! — раненым медведем взревел он.

— Кем бы она ни была, благодаря ей ты ещё жив, — Паша бдительно следил, чтобы наши разборки не перешли в рукоприкладство. — Предлагаю молчать про то, что фрицы нас сцапали, а она пусть так и останется переводчицей-немкой.

— Так всё равно же загремит в лагерь для военнопленных, — чуть успокоившись, хмыкнул Иван.

— Девчонку-переводчицу смогут освободить быстрее, чем осуждённую за сговор с врагами, — вздохнул Паша и повернулся ко мне. — Постарайся изобразить небольшой акцент и не упрямься, расскажи всё, что знаешь о вашей роте. Сколько людей, техники… Ты же наверняка слышала в штабе планы наступления.

— Разберёмся, — пробормотала я.

Что тут разбираться? Дураку ясно, что мне нужно как можно быстрее делать ноги. Как только выберемся из этой ямы, улучу момент и рвану куда глаза глядят. Не будет же дедуля стрелять мне в спину. Если бы не этот идейный Ванька, он бы меня точно отпустил, но с этого станется пристрелить нас обоих как врагов народа. Паша, конечно, тоже предан нашему усатику, но хотя бы пытается быть человеком. Придумал мне хоть какую-то отмазку, но я не собираюсь и дня сидеть в советских лагерях. Сдать роту ещё куда ни шло, но опять же любую другую, не нашу. Пусть хоть всех немцев перемочат, но «моих» подставить под удар я уже не смогу. Не знаю, предательство родины это или нет. Я уже вообще ничего не знаю. Все ориентиры давно смешались в непонятное нечто. Видимо, это мой крест — биться между двух огней. Я не смогу окончательно отказаться от своих, но ведь парни тоже стали за это время для меня своими. Кох, Каспер, Крейцер, да даже Шнайдер столько раз спасали мою задницу. Вилли вон как складно научился врать, прикрывая мои косяки. А Фридхельм… я наверное уже дозрела до того, чтобы выстрелить в красноармейца, если бы пришлось спасать его. Решено, бегу обратно. В конце концов я всё грамотно обставила, да и по мне видно, что я сбежала не добровольно.

— Ну что? — прислушался Паша. — Кажись, всё тихо. Быстро уходим.

* * *

— Тише, слышите?

Я прислушалась. Вроде где-то треснула ветка. Ясное дело немчики до сих пор прочёсывают здесь каждый метр. Паша потянул меня на землю, и они с Иваном рассредоточились за деревьями, занимая удобную позицию.

— Да развяжите вы меня, — узел ремня уже порядком натёр запястья, я уже молчу о периодически немеющих пальцах.

— Обожди, — отмахнулся Иван. — Паш, ты его видишь?

— Угум, — Паша перевёл прицел винтовки. — Похоже, он пока один. Если выстрелим, сбегутся остальные. Давай отходить.

— Отходить? — прошипел Иван. — И оставить фашиста в живых? Ну, нет.

— А вот и остальные, — тихо прокомментировал Паша. — Их уже трое.

— Пока ты будешь думать, нас снова повяжут, — раздражённо пробормотал Иван и завозился, устраиваясь поудобнее, чтобы взять прицел.

Я всмотрелась и почувствовала, как сердце ухнуло куда-то в пропасть, когда увидела между деревьев Каспера и Фридхельма.

— Стойте, — чуть не заорала я, в отчаянии гадая, как убедить их не стрелять в своих врагов. — Немцев же однозначно больше, а патронов у вас мало. Давайте отходить как и собирались.

— И ты ещё говоришь, что не поддерживаешь фрицев. Того не трогай, в этих не стреляй, — передразнил меня Иван и повернулся к Паше. — Я валю этого, а ты того, что подальше.

— Не стреляй! — едва соображая, что делаю, я бросилась на Ивана, пытаясь выбить свой парабеллум.

— Дура, ты что творишь?

Он попытался меня оттолкнуть, но на чистом адреналине я ухитрилась сбить его с позиции. Непослушными пальцами схватила его руки, впиваясь ногтями, раздирая кожу, в отчаянной попытке заставить выпустить пистолет из рук. Сцепившись клубком, словно уличные коты, мы покатились по земле. Иван пытался меня оттолкнуть, но я намертво вцепилась в его пальцы.

— Да что ж ты будешь делать?!

Он резко рванулся, и прежде чем я успела понять, что произошло, услышала оглушающий звук выстрела, а следом пришла дикая боль. Я даже не поняла, куда он попал. Живот и всё, что ниже, свело горячей пульсацией.

— Дура, что ты наделала…

— Арина! — метнулся ко мне Паша.

Он перевернул меня на спину и бросил быстрый взгляд вниз, туда, где, я чувствовала, фонтаном хлещет кровь. Он уже ничем мне не поможет, пусть спасает свою жизнь.

— Беги, — я уже слышала звуки выстрелов — парни явно нас засекли и движутся сюда. — Беги, иначе всё это будет зря…

Он коротко кивнул, подхватил винтовку и побежал вслед за Иваном. Я попыталась размеренно дышать, что было сложно. Казалось, внутрь кто-то налил кипятка, боль концентрировалась с левой стороны живота. Что там у нас, селезёнка? Тогда моя песенка спета. Я загнусь от кровотечения.

— Рени, — Фридхельм склонился и торопливо стал распутывать ремень стягивающий мои руки. — Да что же это… — судя по панике в его глазах, я вот-вот скончаюсь у него на руках в лучших традициях кинематографа.