— Стараюсь, товарищ командир полка.

Ромашка воспрянул духом. Последнее время он ходил как в воду опущенный. Кое-кто еще косился на него.

— Вот что, — продолжал Полтавчук, — завтра надо созвать партсобрание. Обсудим все наши дела. Устроим митинг здесь, позовем добровольцев. Нам ревком и лошадьми поможет. Тут вокруг Барвенкова куркулей много. Идет, что ли?

Полтавчук не приказывал. Он советовался с Булатом по каждому вопросу и давал свои предложения мягко, спокойно и так убедительно, что нельзя было их не принять.

Алексей, почувствовав в новом командире полка, старшем по годам и более сильном по опыту, хозяйскую жилку, внутренне ликовал. Теперь он, комиссар, сможет целиком отдаться своей основной работе. А главное, не придется вскакивать по ночам в холодном поту от мысли, что комполка куда-то исчез…

Широко раскрылась дверь. В комнату без стука не вошел, а ворвался невысокий человек. Он казался еще меньше оттого, что на нем была широкая патлатая бурка. Звеня шпорами, вошедший приблизился к столу. Снял рыжую кубанку. На голове от макушки до левого виска, словно высеченный, блестел ровный пробор.

— Здорово, товарищ Полтавчук!

— Здравствуй, Медун. Ты как сюда?

— Что за вопрос? Вы ничего не знаете? Мы же идем сюда со штабом третьей кавалерийской бригады. Ее сформировали сразу, как только ты уехал из штаба армии. Я политком бригады. А ваш полк вливается к нам, — выпалил одним махом Медун.

— А как твоя «грыжа»? — не стерпел Алексей.

— Какая грыжа? О какой грыже идет речь? Ах, это Булат! Так мы же знакомы. Да, друзья, так не годится, — Медун забегал по комнате, — не годится, не годится. Целый полк укалечили. Укалечили целый полк насухо, без мыла. Мы так не воюем!

Полтавчук насмешливо посмотрел на свежеиспеченного стратега и углубился в бумаги. Алексей, при напоминании о Яруге, закусил губу, нахмурился.

— У нас в конном корпусе так не воюют. Вот мы здесь дела завернем, — продолжал шуметь Медун.

Командир полка как ни в чем не бывало делал какие-то отметки в книжечке. Он поднял глаза:

— В каком это вашем конном корпусе?

— Разве ты не слышал? Я с Буденным брал Касторную. Как раз послали меня инспектировать четвертую дивизию. А там по телеграмме Реввоенсовета меня назначили политкомом полка.

— Вот как! — причмокнул губами Полтавчук и стал набивать трубку табаком.

— А приказ по дивизии получили? — не унимался Медун. — Нате, этот экземпляр как раз для вас.

Булат читал документ:

— Что? Па-ру-сов — командир бригады?.. — пальцы Булата разжались, и приказ упал на кипу бумаг…

Алексею представилась одетая в штатское пальто безоружная фигура Парусова. Опять эта нудная, допотопная рысь, словно скованного летаргическим сном, бывшего ротмистра во главе бригадной колонны. Опять роль наблюдателя в боях. Опять не будет командира и вожака у нескольких сотен бойцов. Опять крохоборчество на общем фоне побед.

— Какой же это командир бригады? Это же нуль с усами! — не стерпел Булат.

— Что ж, по-твоему, армия ошиблась? — петушился Медун. — А где вы возьмете лучшего кавалериста? Я очень уважаю товарища Полтавчука, он очень хороший, пролетарский наш командир-краснознаменец. Такой любому противнику морду наодеколонит. Но он же не природный кавалерист. Вот Парусов — из военспецов военспец! А жена у него… один турнюр, чего стоит…

Полтавчук по-прежнему производил свои вычисления. Булат наблюдал за движениями и жестами Медуна и ничего не понимал.

— Тут у меня вестовой, а я и забыл, Булат. Как бы там устроить моего человека и наших коней?

— В соседней комнате дежурный. Обратись к нему.

— Что? С кем так разговариваете? Я вам, кажется, уже сказал — я ваш комиссар бригады.

— Я говорю, к дежурному обратитесь, он сделает что нужно, — отчеканил Алексей.

Лихой комиссар вышел. Полтавчук поднял глаза, улыбнулся:

— Как тебе нравится этот «дзгун»?

Да, это был Леонид. Тот самый, который после смерти отца и разорения семейства продавал газеты, чистил ботинки в Купеческом саду, брил клиентов на Подоле и, захваченный бурным потоком, очутился в гуще необыкновенных событий.

Было время, когда молодому Леониду грезилась роль бухгалтера в одной из пароходных компаний. Он тщетно обивал пороги домика на Софиевской, пять. Заведующий бухгалтерскими курсами господин Бобыль был неумолим. Курс обучения с гарантией устройства на работу стоил сорок пять рублей. А их-то у Леонида не было.

Полтавчук продолжал говорить.

Булат слушал командира полка, но какое-то неприятное чувство давило ему грудь. С чего бы это? А вот с чего — Парусов едет комбригом.

Прошло две недели. Впереди боевого обоза, в каком-нибудь километре от хвоста кавалерийской колонны, серые в яблоках кони мчали низенькие лакированные сани. Сытая пара, заломив головы, рвала вожжи из рук. Комья снега, вырываясь из-под копыт, глухо били барабанной дробью о передок.

Голубая нарядная сетка облегала крупы лошадей. Опытный кучер в суконном шлеме умело сдерживал бойкую рысь сытой пары. В санях, разрумяненная, отвалившись назад, хмурилась Грета Ивановна.

Окружая колонну со всех сторон, там, где снег становился иссиня-дымчатым, ныряли в сугробах разъезды.

Двигался Донецкий кавполк. Впереди его следовал штаб бригады. Парусов, молчаливый, задумчивый, мерно раскачивался в офицерском седле. За ним, весело переговариваясь, шли в паре Кнафт — теперь адъютант командира бригады — и красноармеец Штольц, неизвестно для каких надобностей причисленный к штабу.

Медун не находил себе определенного места. То он следовал рядом с Парусовым, авторитетно рассуждая о планах предстоящей атаки, то пристраивался к Полтавчуку, то скакал назад и не отставал от лакированных саней, то возвращался снова в голову полка, предлагая Булату пойти наперегонки.

Обгоняя эскадроны, приблизился к штабу Слива.

— Так как же, товарищ политком? По случаю неясности семейных обстоятельств. Помните, мы с вами говорили?

— Я сказал, спрашивайте командира полка. Согласится он, я возражать не буду.

Отдельные счастливцы, особенно из бывшего штабного эскадрона, сейчас попали в родные места — Донецкий полк шел через их села и рабочие поселки. У Сливы было сложнее — маршрут полка лежал в стороне от его Гришина.

— А мне неловко его просить, товарищ комиссар, скажут — лезет к нему по старому знакомству.

— Иди, раз посылают, — улыбнулся Булат.

Слива послушался Алексея. Подкатился к Полтавчуку:

— Так вот, товарищ командир, по случаю семейных обстоятельств…

Подскочил Медун:

— Полтавчук, а товарищ Полтавчук, что там за кавалерия на горизонте?.. Что тут у тебя делается? У тебя разъезды в этой стороне есть?.. Не подстригут ли нас белые с фланга?..

— Не подстригут, не подстригут, не волнуйся. То червонные казаки атакуют Гришино. Поставили бы нас чуть левее, и пришлось бы мне освобождать родной уголок…

— В самый раз, Захар Захарович, — продолжал Слива. — Как отдали Гришино Деникину, с той поры не знаю, что с семьей, с детьми. Об этом прошу, товарищ командир. И к твоим загляну…

— Нельзя, товарищ Слива, — сухо отрезал Полтавчук.

— Как нельзя?.. — растерялся боец, не ожидая такого решения от земляка.

— Кто же будет добивать Деникина? Хочешь, чтобы он опять пришел топить наши шахты?

— Как-же так при полной сознательности вы говорите такое, товарищ командир? Разве гришинские проходчики могут быть врагами советской власти?

— Нельзя. Добьем белых, потом пойдем по отпускам, товарищ Слива, — не смягчался командир полка.

— Мимо дому идти и не заехать! Тогда по собственному отпуску ударюсь в дезертиры. А может, там и моей семьи и вот столько семени не осталось. Хорошо вон командиру бригады, — мотнул он головой в сторону Парусова, — им и жена тут, и сани под нее, и кучер с треском. Одним словом, вся тебе гайка. Качай и посвистывай. Я прошу на один день. Слово шахтера.