— Безобразие! Уходите вон, сейчас же…

Дындик со злостью одной рукой схватил Кнафта. Подтолкнул его сзади коленом и тихо, совсем тихо, чтоб никто не слышал, прошипел:

— Катись отсюдова, чертов земгусар! Не топчи людям паркет-палубу!

Карлуша Кнафт, считавший ниже своего достоинства заглядывать в мастерскую Циммермана, никогда не сталкивался с Булатом. Но Петра Дындика, не раз перетаскивавшего инструменты на третий этаж собственного дома Кнафтов на Николаевской улице, он помнил хорошо. Поэтому, не вступая с моряком в пререкания, он молча, подгибая колени, отправился спать.

Заложив сильные руки под голову, Мария с широко раскрытыми глазами лежала на койке. Она смотрела на бледный диск луны, плывший над зубчатыми кронами сумрачных лип.

Долго не унималось возмущение, вызванное неожиданным появлением Кнафта. «Расскажу Боровому, — подумала Мария, — пусть отчитает этого хлюста…»

Медленно опускались отяжелевшие веки. Но сон не приходил. Она перебирала в памяти все, что волновало ее днем на работе.

В 370-м полку выбыло из строя пять политруков, в 371-м — перебежал к белым начальник штаба полка, красноармейцы ропщут — «вот и военспецы». Неблагополучно в дивизионе Каракуты. Туда скоро поедет Боровой, надо послать с ним и Медуна.

За стеной однотонно тикали ходики. Мария закрыла глаза. Вспомнилось детство, мать, прожившая тяжелую жизнь без счастья. Ее собственное неудачное замужество, без любви и привязанности. Всем существом она окунулась в революционную борьбу. Жизнь интересна и радостна, но счастья личного у нее нет.

Мария шумно вздохнула. При мысли об Алексее у нее становилось теплее на сердце… Как бы ей хотелось окружить молодого коммунара материнской нежностью, заботой…

Сегодня, прощаясь с ним, она дольше обычного задержала его руку, но он этого не понял или не хотел понять. Спокойно сказал ей: «Спи, Мария, ты устала, тебе надо отдохнуть». Да ведь она, Мария Коваль, «меченая». Чмель и тот сразу обратил внимание на ее обезображенное лицо.

Луна то скрывалась среди легких туч, то вновь появлялась и еще больше навевала грусть своим бледным мерцанием.

Мария почувствовала себя одинокой, никому не нужной. А так хотелось душевного тепла…

До начала занятий на дивизионных курсах оставалось полчаса. Алексей, повторяя в уме план очередной лекции, медленно шел по людной, как обычно в эти дни оживленной, широкой улице Казачка.

Во дворе школы, в одном из классов которой проводились занятия с курсантами, комендант штаба дивизии принимал обожженных солнцем и степными ветрами, запыленных ординарцев, привозивших донесения и сводки с передовой.

Крикливый Бадридзе, бессменный начальник снабжения дивизии, не знал, как выпроводить со штабного двора любопытных красноармейцев, которые льнули к повозкам, груженным новеньким обмундированием, не утратившим еще острых запахов интендантских хранилищ.

Внимание Алексея привлекли гомон и шум, доносившиеся со стороны паровой мельницы. День и ночь, давая о себе знать своим шумным дыханием, выбрасывая через высокую поржавевшую трубу голубые дымки, пыхтел паровик. Телеги беспорядочным скопищем заполняли всю боковую улицу рядом со школой. Помольщики, согнувшись под тяжестью чувалов, по шатким ступенькам скрипучей лестницы таскали зерно к мельничным поставам. Те, что ожидали очереди, слушали грамотея, читавшего им стихотворение из крохотной, но самой популярной газетенки — «Беднота».

— Не лезь, Епифашка! — стараясь перекричать чтеца, орал старик мельник. Он широко раскинул руки перед худо одетым помольщиком, подымавшимся по лестнице.

Епифан, босой, в коротких штанах, в пестрой ситцевой рубахе, средних лет крестьянин, круто повернулся. Мешок, описав дугу, сбил с головы мельника белую шляпу.

— Чего лезешь? — не пускал Епифана старик. — Говорю, засоришь ты мне насечку своим овсюгом. Иван Митрич, давайте вашу пшеницу, — обратился к крестьянину в длинной полусуконной поддевке мукомол. Подняв шляпу, вытер ее обшлагом рукава.

— Пошто Иван Митрич? Мой черед, — настаивал Епифан.

— После всех смелешь. Небось лучшую землю получил, а везешь молоть мусор.

Епифан с бессильной злобой глядел на мельника. Дрожащим голосом заговорил Иван Митрич:

— Епифан Кузьмич, а всамделе — землицу тебе дали ядреную, к власти торкнение имеешь, кому-кому, а тебе она пособляет шибко. Пора и под людей подравняться.

— Иван Митрич, хоть бы вы промолчали. «Земля, земля»! А чем ковырять ее будешь — зубами? Небось когда расформацию генеральской экономии делали, я на своем горбу одну борону унес, а вы на своих сивках-бурках и севалку и пол-анбара уволокли.

К подводам, посвистывая, со стеком в руке, подошел адъютант Парусова. Небрежно процедил сквозь зубы:

— Ну, кто из вас смелый? Поедем со мной в Теплый Колодезь!

Мельник учтиво приподнял шляпу:

— Карл Павлович, имею срочный заказ вашего начснаба, этого самого, как его? Товарища Бадридзе! А этот тип мешает работать. — Мирошник накинулся на Епифана: — Вот видишь, из-за тебя товарищи красноармейцы должны остаться без хлеба.

Кнафт подошел к Епифану. Тронул его хлыстом.

— Айда, голубчик. Поедешь со мной в Теплый Колодезь.

Булат, издали наблюдавший за этой сценой, приблизился к адъютанту.

— Товарищ Кнафт, а у вас наряд есть?

Карлуша, продолжая насвистывать, оглянул Алексея с головы до ног. Сдвинув на затылок элегантную фуражку, ехидно спросил:

— Скажите, дорогой товарищ, а кому это вы читаете лекции по ночам?

— Молодой человек, для глупых котов, которые тычут морды в чужие двери, — ответил Алексей. — Разве вам Дындик этого не объяснил?

Мельник, широко раскрыв рот, вытирал мокрый лоб большим красным платком, а Епифан, воспользовавшись суматохой, бросил свой мешок у грохочущих поставов.

— Я подчиняюсь наштадиву и докладываю только ему. Мне нужна подвода в Теплый Колодезь, и я ее возьму, — побледнев, выпалил Кнафт.

Ни в какой Теплый Колодезь Карлуша и не собирался ехать. Ему лишь нужно было попасть в соседний хутор, на пасеку, где проживала любезная Ракиты-Ракитянского. Командир штабного эскадрона, занятый срочными делами, поручил Кнафту привезти медок, обещанный ему сердобольной пасечницей.

— Мне безразлично, кому вы подчиняетесь, — с гневом отрезал Булат. — Покажите мне наряд. А если нет документа, ступайте в ревком или к комиссару села.

Кнафт, в волнении постукивая стеком по голенищам сапог, зло бросил Алексею:

— Если я опоздаю выполнить личное и важное поручение наштадива, вам придется объясняться с ним. Побей меня киця лапой…

— И объяснюсь. А подводы без наряда вам здесь на взять.

Грамотей, увлекшись, продолжал читать:

В школе, дожидаясь лектора дивизионных политкурсов, собрались слушатели — пожилые, обстрелянные бойцы с мужественными суровыми лицами и не нюхавшие еще пороха, жаждавшие подвигов юнцы комсомольцы. В необычной тишине начал свой доклад Алексей о первой Конституции первого рабоче-крестьянского государства.