Алексей подталкивал уставшего иноходца то одним, то другим каблуком. Его, полученные еще в Киеве, немецкие эрзац-сапоги совсем развалились. Одна отставшая подошва давно была притянута к головке обрывком телефонного провода.

Усталость, напряженность предыдущих дней, бессонные ночи давали себя знать.

Булат чувствовал себя неловко за отступление. Ему казалось, что он несет неизмеримую ответственность перед замученными людьми, на долю которых выпал этот неслыханно тяжелый поход. Августовское наступление группы Селивачева, в котором принял участие и дивизион Ромашки, сорвало планы Деникина, однако не достигло своей основной цели. Отбить у белых Харьков не удалось. Переживания, вызванные отходом, потрясли Алексея, хотя усталость и притупляла их остроту.

— Товарищ Чмель, вы давно в армии? — спросил он.

— Што? Ноне только встрелись — мое почтеньице вам. Пожалуй, давнее тебя, товарищ политком, — с шашнадцатого. О!

— Я про Красную Армию спрашиваю.

— Под светлое воскресенье взят. Мы нобилизованные. Сто разов про это самое говорено…

— Так оно и получается, — глубоко вздохнул Алексей, — одни бьются, другие смотрят, что из этого выйдет, а третий не идет, пока не мобилизуют. Все сразу не навалились, вот контре и удается набрать сил, передохнуть…

— Дело каже наш политком, — хлопнул коня по шее Твердохлеб.

А политком продолжал:

— И не напрасно нас бросали под Новый Оскол. Кабы там, под Новым Осколом и Валуйками, мы не вцепились в поясницу Деникину, его клыки грызли бы уже Курск, а может, и Орел…

— И это верно! — согласился Слива.

— А ты, мудрая головешка, — обратился к нему Чмель, — сколь служишь?

— Я со старой армии с небольшой только пересадкой. Пошел по добровольной решимости.

— А чаво тебя понесло?

— Знаешь, борода, не в том вопрос, что да почему. Борода, вижу, у тебя позиционная, а не знаешь, что от корма кони не рыщут, а от добра добра не ищут…

— Ничего, хлопцы, земля наша, советская наша земля, просторная — есть куды заманить кадета. А там еще трохи отступим, и вся Россия повалит на помощь, — утешал бойцов Твердохлеб. — Главное, шоб духом-то вперед, шоб дух вперед двигал…

И Булат, и Твердохлеб, и десятки других партийцев, разделяя с бойцами тяжести похода, старались поддерживать в них веру в грядущий успех.

Алексей вспомнил Марусю Коваль, оставившую в эти тяжелые дни политотдел. С винтовкой за плечом, в походных сапогах, она вместе с красноармейцами шагала по тяжелым дорогам отступления, чтобы поддерживать боевой дух поредевших, но не разбитых полков.

Недалеко от Волоконовки, на опушке сосновой рощицы, вдоль которой вилась дорога отступавших частей, Боровой, за ночь пропустивший мимо себя все три полка 1-й бригады, с красными от бессонницы глазами, встретил дивизион Ромашки.

Не полагаясь на донесения и на скупые сообщения политсводок, Боровой во время отхода, устанавливая живой контакт с людьми, не только проверял настроение красноармейцев, но своей твердой рукой политического руководителя дивизии направлял малодушных, поддерживал решительных, устранял неспособных начальников.

Коммунисты из отступавших полков, собранные на опушке рощицы, выслушав краткую речь комиссара дивизии, с новыми силами и с крепкой верой в победу возвращались в свои части. В те решающие дни, как без снарядов и патронов, как без пайка хлеба, немыслима была победа над врагом и без горячего слова большевика.

Выслушав доклад Алексея о настроениях людей, Боровой, привстав в стременах, обратился к окружившим его всадникам.

— Товарищи, — начал он, — белогвардейцы пытаются навязать нам сражение. Мы им дадим это сражение, но тогда, когда мы будем к этому готовы. Ждать осталось недолго. Кажется, вы, товарищ Булат, мне говорили о красноармейце Чмеле. Он думал: «Амба Красной Армии». А мы говорим: нет той силы на свете, которая могла бы сокрушить нашу Красную, народную Армию. Об этом нам постоянно напоминает товарищ Ленин. Мы сейчас научились многому, хотя наука обошлась нам и недешево. Нас научили и восстание на Дону, которое началось в станице Вешенской, и измена атамана Григорьева, и предательство батьки Махно, и разгильдяйство всяких каракут, и спецеедство, и пренебрежение политической работой среди масс, и недооценка противника, и в основном его ударной силы — конницы. Деникин на Северном Кавказе, на Дону получил новые контингенты, конские табуны, на Украине — уголь, руду, луганский паровозный и патронный заводы. А хлеб, скот, сахар? И все же как только мы перестроились, нам удалось вклиниться на сто пятьдесят километров в главную группировку деникинцев. И смотрите, вместо того чтобы брать Курск, генералу Май-Маевскому пришлось отбивать удары Селивачева.

Боровой оглядел всех собравшихся, словно призывая их увидеть то, что видел он.

— Астрахань, — там возглавляет оборону наш большевик Киров, — им тоже не удалось взять. А без этого Кавказской армии Врангеля никак не соединиться с уральскими силами Колчака.

Валуйская операция хотя и не достигла всего намеченного, но показала и Деникину и его заграничным опекунам, что нас не так-то легко победить. Пусть белогвардейцы еще раз потеснили нас, но всем известно, что выиграть сражение еще не значит выиграть войну. Эту войну выиграем мы. Товарищи, я знаю, что гораздо легче посылать войска вперед, чем вести их назад. Но в том и состоит сила большевиков, что, отступая, они уже думают о наступлении. А наше наступление не за горами…

Выслушав речь Борового, коммунисты, бросились галопом догонять свои эскадроны. Алексей, оставшись с Боровым, вместе с ним присоединился к тыльной походной заставе.

Наклонившись к Алексею, Боровой полушепотом сказал:

— А теперь, Леша, скажу тебе по большому секрету. Как комиссар дивизиона, ты должен многое знать, а потом, когда дадим сигнал, сообщишь это своим людям. Группировка белых, от которой мы так отступаем, не так уже сильна. Нам не так и трудно ее задержать. Но дело в том, что Деникин двинул на нас крупную конную силу Мамонтова. Он захватил Тамбов и угрожает тылам всей нашей армии.

— И мы будем окружены? — всполошился Булат.

— Спокойствие, Леша! Партия бросила лозунг: «Пролетарий, на коня!» Кавалерийский клин Деникина будем вышибать своими конными клиньями. Один из них куется в тылу нашей, Тринадцатой, и Восьмой армий. Во главе его станут Ворошилов и Буденный. Другой клин создается у Орла, и возглавляет его наш земляк — черниговец Примаков. А пока наша задача не допускать паники и отводить дивизию в полном порядке с рубежа на рубеж…

Тучи, угрожая дождем, словно гонимые злой силой, по-прежнему безостановочно неслись на север.

Прячась в гуще кустов, двигались на холмах боевые дозоры. Охраняемый ими, шел, растянувшись на целую версту, 2-й дивизион.

42-я дивизия все еще отступала.

Днем завязывались мелкие бои с наседавшим противником. К вечеру каждого дня чувствовалось приближение многочисленной белой конницы, стремившейся, как обычно, обойти самые уязвимые места — фланги. Полки, почти не отдыхая, сворачивались в колонны и уходили все дальше в глубь страны, оставляя врагу без значительного сопротивления большую территорию. Не многие знали истинную причину этого не совсем понятного маневра.

Бесконечные отходы, угнетающе действуя на слабовольных людей, не могли не сказаться на боеспособности части. Ожили притихшие было в дни успехов нытики, заколебались малодушные. Начал редеть строй эскадронов — не только от боевых потерь, ранений или болезней. Отставали, проходя через родные места, мобилизованные куряне. Зарывались в лесах одиночные партизаны, стремясь любым путем вернуться на Украину. Трусы, шкурники, предатели, нашептывая о непобедимости врага, покидали ряды борющихся.

По ночам удирали подводчики, увозя провиантские запасы. А когда было уже очень тяжело, когда враг наседал на пятки, ночью на переправах, желая облегчить лошадей, иные спускали в воду ценившиеся на вес золота тяжелые цинки с патронами.