Тут Евдокия Федоровна, загадочно улыбаясь, подняла свою тонкую, чуть покрытую морщинами руку:

— Можно мне?

— А почему бы и нет, — ответил ей муж. — Переходим на прием.

— Так вот, — начала она. — Вы, мастера древнейшей профессии, лучше меня разбираетесь в этом деле. Хотя и мне оно не чужое. Сами знаете… Обзаводишься цветами на балконе, не забудь, что придется их поливать. Коммунальные прачечные облегчили наш труд, но переглаживать белье и ставить новые пуговицы взамен раздавленных машиной приходится сплошь да рядом. Наш мелиоратор дает консультацию на Замбези утром, а вечером он уже ужинает у себя дома, на Днепре… Но прихваченные им там вирусы тропической малярии, которые раньше добирались до нас за месяц, нынче могут пожаловать за пять часов. Значит, кое-кому и об этом надо подумать. Помнить о второй сути вопроса. Значит — как помнят о ней в Херсоне, Москве, Дрогобыче, Кишиневе. Потому что машины в пекарнях — это только одна суть, а вторая — это старательные руки и светлая голова.

Резко переменив тему, Назар Турчан заговорил о другом. Не раз и не два прокатился он на славном метро. «Блеск с кандибобером», — как говорил Костя-бородач. Не думал Назар тогда, когда шастал по слободке, что его родной хлопец Витька «отчубучит» такую красу. И воевал он в танкистах отлично, хотя и не обсохло еще молоко на губах. И в шахтах метро показал себя казаком первый сорт. Сиганул сын и внук пекаря. Спасибо нашей власти. Вот только Славка — внук пекаря и сын прораба — задал ему звону. С девятого класса встрял в шебутиловку… Отпустил патлы до плеч. А штаны? Не то чехлы на ногах, не то футляры, не то просто подштанники. Это бы все пустяки, говорят — мода. А вот другое было не пустяки. Втерся внучек в шаткую компанию. Заделался чмуриком. Не раз его батько хватался за танкистский ремень. А он, Назар, не давал.

— И правильно поступал. Ремень — это последнее дело, — вставила свое слово хозяйка дома.

— Зараз, — продолжал Назар Гнатович, — мой внук уже не тот. Осилил хворобу. Помогли люди, как когда-то помогли мне. Молодчага Славка! Теперь учится хватко, стрижется под полубокс, отпрянул навечно, сдается, от тех проклятых чмуриков. Одно слово, стал человеком. Стал настоящим Турчаном. Натуральный казак от дедов и прадедов. Пошел по стопам батьки. Изо всех сил пнется в инженера. А до чего было докатился! Засыпался — сорвал трубку автомата-телефона. И еще расписался: «Фантомас».

— То-то и оно… — поглаживая глубокий шрам на подбородке, ответил хозяин дома. — Бывает, облазишь подряд пять-шесть автоматов, а не позвонишь. Даже когда уже обзаведешься нужными монетами. А все через тех фантомасов… У иного лихость прет через край, как та опара, а другому, может, будущему космонавту, нужны детали…

— Надо добавить про люминацию… Известно — милиция это одно дело, та этого не допускает. А тут какие-то любители. Они застукали фантомаса. Славка наш горячий, и на его счастье ребята попались не стылые. Получилась свалка с продолжением, как многосерийный телефильм. В горячке по взаимному обороту и понатыкали моему внуку не только фар, но и подфарников. Более месяца не гасла на нем та люминация…

Потом гость сообщил, что и на язычок его внук шустроват. Мальцом еще играл он с соседскими ребятами. Мостили они из щебенки «шоссе». Бабка той ребятни шумит с крыльца: «Вы же онуки профессора, а возитесь в грязи…». Тут-то Славка и врезал: «А я внук пекаря, мне можно!»

Застыдилась та «профессорша», махнула рукой… Он, Назар, может сказать прямо: припек, как это видно всем, в его династии не шибко выдающий. Две внучки и всего один внук. Зато с огоньком… А то еще вздумал тот шибеник куплять — и кого? Собственного деда! Не дальше как вчера заглянул он, Назар, к своим. Это на Русановском массиве. Аккурат та «халабуда», что на ее девятом этаже живет сын, стоит на памятных песках бывшего Полигона. Кому-кому, а Нестору Миновичу тот чертовый Полигон кое-что напоминает. Может, до сего дня торчит в печенках.

Только выскочил из того хитромудрого лифта, входит в тесную переднюю, а Славка тут как тут. Говорит: «Дид Назар, все-таки я мечтаю пойти на физика, а потом по вашим стопам. Сунусь до пекарни…» А он, Назар, ему: «Что ж? Дорогой мой онучек, занятие строителя метро очень необходимая и очень почетная штука, а нет древнее нашей турчанской профессии. Как отчислил господь бог прародителей человечества, значит, Адама с Евой из рая, снял их с котлового и прочего довольствия и запер перед самым ихним носом наглухо закрытый для посторонних распред, они и ухватились за личную выпечку. Бо иначе пришлась бы им шпулька. Известно: рыба — это вода, ягода — трава, а хлеб — всему голова. Не будет хлеба, не будет и обеда…»

После этого высказывания дед вдруг засмутился: а при чем тут физика? Видит он — тот шебуршливый фантомас ехидно так посмеивается и говорит: «Только вот что, дид Назар, в той пекарне, что не дает мне спать, стоит особая печка. Наглухо запечатанная — реак-тор…»

Деду Назару послышалось черт знает что. Он и вспомнил ту ночь на Жилянской и того патлатого редактора, из-за которого ему перепало от пана чотаря. Реактор-редахтор…

А Славка с хитроватой улыбочкой свое: «И пекут, дид Назар, в той бисовой духовке не буханки московского хлеба, не украинские паляницы, а ядерные кренделя и атомные рогалики… А все одно — пекарня!»

— Ну, что вы скажете, Нестор Минович, на того халамидника? Встали бы мои старики. Встала бы моя мамаша, бедолага — вековечная куховарка и прачка у булочницы пани Ядвиги на Предмостной слободке… Ну, засиделся я у вас, Евдокия Федоровна, — стал энергично прощаться гость с Ворсклы. — Еще у меня встреча. Давно обещал школьникам-следопытам Куреневки провести их с Дарницы на Вигуровщину. По дорожке, которой шла кавалерия Примака в тыл Центральной раде…

— А я эту школу знаю, — откликнулась хозяйка дома, наливая мужу второй стакан чая. — Отличный коллектив. Отличные питомцы. Не раз смотрела я на них и думала — скольких Курчатовых и Тычин, скольких Гагариных и Рыльских, скольких Амосовых и Маяковских вырастят наши школы. Ведь школа должна не только учить, но и растить…

— А как же иначе! — поддержал ее муж.

— И еще я думала… У каждого ребенка есть своя заветная вершина. Он о ней мечтает, он и стремится к ней. Для одних — это вершины знаний и мудрости. Для других — вершины мужества и отваги. Для третьих — это вершины гражданских подвигов и свершений. Для четвертых — вершины поисков и великих открытий. Для некоторых — это вершины выдержки и великого терпения.

— Моя Явдоха, сдается, ударилась в большую философию, — пошутил Нестор Минович.

— Возможно, что это и вовсе маленькая философия. А может, вовсе не философия. Куда уж нам! — продолжала «королева». — Но это то, что есть жизнь. Так вот, к сожалению, есть и другие устремления. Увы! Но речь не о мнимых героях. Я хочу говорить о настоящих характерах. Характерах нашего потомства…

— Наших наследников, — поддержал женщину гость, впившись взглядом в сияющие ее глаза.

— Именно! Вот и хочется пожелать всем тем настоящим юным людям, всем, кому будет дано великое счастье достичь своих вершин, чтобы они не забыли вспомнить с благоговением душевные и мудрые слова поэта: «Наставникам, хранившим юность нашу, за благо воздаем…»

Отодвинув стул, стряхнув с себя хлебные крошки в ладонь и высыпав их в тарелку, Назар Гнатович выпрямился, расправил густые брови, погладил запорожские усы. Он чувствовал, что в этом доме можно говорить до утра и не устать. Но он знал, что самый дорогой гость и тот должен уйти вовремя…

— Еще надо завернуть обязательно на Куреневку. До школьного и фронтового товарища…

— А что, Назар Гнатович, своей бандурой по-прежнему увлекаешься? — поинтересовалась хозяйка.

— Никак нет, Евдокия Федоровна! Одно что нет времени, рвут на куски. Все выступать и выступать. Второе: чуть не содрали с меня вот эти казацкие штаны. Требуют для музеев. А я вместо штанов дал им свою бандуру. Хоть и дуже жаль было с ней разлучаться. Прошла со мной четыре голода и четыре войны…