Эта давно не слыханная мелодия царского гимна внушила людям суеверный страх.

Послышались голоса:

— Товарищи, мы в «мешке»! Это натуральный «мешок»!

— Давай, командир, чего стоишь зря!

— Выводи нас скорее до нашей дивизии!

— Вместе оно надежнее будет.

Алексей, слушая эти нетерпеливые выкрики, думал о том, как быстро меняется настроение массы. Полчаса назад многих лишь после больших усилий удалось сдвинуть с места, а сейчас они сами рвались вперед.

Раздалась команда. Полк, перестроившись, двинулся на звуки выстрелов. Дындик, присоединившись к «оркестру Каракуты» со своим инструментом — гребешком, обернутым в папиросную бумагу, взмахнул рукой. Раздались бодрые звуки «Интернационала». Твердохлеб затянул: «Вставай, проклятьем заклейменный». Сотни голосов поддержали его. Громкая песня кавалеристов зазвучала над всей колонной, понеслась вдаль, заглушая ненавистную мелодию царского гимна.

Мамонтовский рейд обманул надежды Деникина, Эта авантюрная операция не привела его дивизии к Москве. Но Южный фронт, выделивший много боевых единиц для ликвидации мамонтовского набега, все же поколебался. Советские войска, стоявшие недавно у Нового Оскола и захватившие было Волчанск, отойдя к линии Курск — Воронеж, не в состоянии были крепко зацепиться за этот рубеж.

После ночного боя с офицерским десантом противника Донецкий полк все еще прикрывал фланг дивизии. Вместе с ее частями, отбивавшими удары беляков, перемахнув через железнодорожную линию Курск — Воронеж, расположился на отдых в небольшой деревушке.

Хотя в ночном деле под Мармыжами все люди работали безупречно, Булат понимал, что в интересах боеспособности полка нельзя оставить безнаказанными виновников кем-то подогретой анархии.

Самых шумных горлопанов, бывших каракутовцев обезоружили и поместили в одной из деревенских клунь, вход в которую охранялся бойцами Гайцева. В полдень Ромашка доложил Булату, что его люди, молча и угрюмо пообедав, потребовали, чтобы комиссар полка пришел к ним в эскадрон. Алексей явился.

Бойцы молча расступились, дав ему дорогу к центру круга.

— В чем дело, товарищи?

Масса молчала. Подбадриваемый одиночными голосами, вышел на середину молодой взводный Колесов, ранее ничем не выделявшийся, кандидат партии, присланный из штаба армии вместе с Парусовым, Ромашкой и Ракитой-Ракитянским.

— Как же так, товарищ комиссар? Бойцов, защитников рабочих и крестьян, наших товарищей, разоружаете? В эскадроне и так мало сабель. Кто же будет бить Деникина? Я тоже партиец и не понимаю, что кругом делается.

— Ты чего болтаешь? — презрительно посмотрел на говорившего Твердохлеб.

— Да, да, неправильно, — поддерживая Колесова, зашумели кавалеристы.

— Требуем отмены приказа.

— Так нас всех к чертовой матери разоружат.

— Это контра действует, не иначе!

— Вчера явился бог знает откуда, а сегодня распоряжается…

— Я думал, что вы решили покаяться. — Алексей, едва сдерживая накипавшее негодование, с укором посмотрел на людей. — Так вот зачем вы звали политкома!

Вдруг, расталкивая кавалеристов, влетел в круг Дындик.

— Что за скулеж? — крикнул он. — Опять буза! А ну кто тут обратно бузотерит?

Крикуны, услыхав голос разъяренного моряка, присмирели и молча стали расходиться.

Пузырь, поправив на груди портупею, подступил к Дындику:

— Ладно вышло, что посылали меня за ординарца до штаба дивизии, а то пошло б — Пузырь мутит!

События обсуждались на полковом партсобрании. Булат отчитывал Колесова:

— В течение часа эскадрон был во власти анархии. Коммунистов затерли. Можно было подумать — вернулся Каракута. Вы, товарищ Колесов, кройте меня на партийном собрании, если я неправ, но в полку, на службе, мое слово — закон. Пусть коммунисты решат, достойны ли вы партбилета. Дайте его пока мне.

— Так это ты воспаляешь бражку-анархию? — накинулся на Колесова Дындик.

Из клуни, где содержались обезоруженные кавалеристы, принесли заявление. Алексей читал его тут же на партийном собрании:

Дындик, покидая помещение, шепнул комиссару:

— Не беспокойся, захвачу с собой надежных ребят.

В текущих делах стоял вопрос о поведении Колесова. Прибежал Дындик. Сообщил: Ракита-Ракитянский, вахмистр и с ними Колесов, незаметно скрывшийся с собрания, удрали. На квартире бывшего гусара нашли записку:

На улице перед школой, где проводился экстренный митинг, шумели возбужденные кавалеристы:

— Индюк не орел, а, гляди, упорхнул…

— Стерва, не попался он мне, царский прихвостень!

— Лучших коней угнали, подлецы!

— Сто керенок остался мне должен вахмистр. Увез, толстолапый. Шкура!

Из первого эскадрона отделилась группа кавалеристов. Подступив к президиуму, бойцы сняли фуражки.

— Отцом, жизней, дитем, матерью присягаемся наперед слушать приказов, как мы поняли, кто на чью пользу провокацию среди нас развивал.

Затем говорили люди из второго эскадрона.

— От имени бывших регулярных драгун и партизан-кавалеристов — теперешних красных армейцев обращаемся со словами просьбы к партийной ячейке и комиссару нашему товарищу Булату. Просим от лица всех дать нам командира партийного, чтобы он был куда мы, туда и он с нами. Просим мы еще на комиссара к нам товарища Твердохлеба. Шибко его бойцы хвалят.

— Мой вопрос такой же, — добавил Слива. — От имени бойцов заявляю ячейке: не верьте охвицерам, у них душа насквозь белая…

— Это ты зря, товарищ Слива, — остановил бойца Алексей, — не все они такие, как этот подлец Ракита-Ракитянский. Многие офицеры служат народу верой и правдой.

Чмель, явившись в эскадронную канцелярию, стал сокрушаться:

— Эх, зря я того Индюка не отлупцевал на пасеке! И главное, подошвы приготовил. Оно известно — сколь волка ни корми, а он все в лес смотрит…

— При чем тут лупцовка? — с горечью сказал Слива. — Эх ты, борода, надо было всадить пулю не в ту собаку, что была наверху, а в ту, что была под низом.

— И в самом деле! — заявил Чмель, глядя вопросительно на Дындика.

— Ну и сдал бы я тебя, товарищ, в трибунал. Какие могут быть в нашей регулярной армии самосуды? Вот ходил я за ним, товарищи, следом чуть ли не с наганом, а вырвался все-таки барбос. Недоглядел. За это меня гнать надо поганой метлой, — в порыве самобичевания воскликнул Дындик, — а меня, поди, в командиры выдвинули.

— Больше некого, товарищ командир эскадрона, — авторитетно заявил Слива. — Начальство — оно знает, кого назначать. Да, пожалуй, если б пришлось нынче, как и раньше, выбирать, народ больше никого и не схотел бы.

— А субчик взводный! — продолжал новый комэск. — Удалось же этому дворянчику раздобыть билет какого-то Колесова…

Алексей вошел в дом попа, где остановился Парусов. Взгляд изумленного Аркадия Николаевича красноречиво говорил: «Эта квартира отведена мне, командиру полка». И казалось, не случись измены Ракиты-Ракитянского, он бы это сказал.

Алексей, словно угадывая настроение командира, заявил:

— Я располагаюсь с вами, Вот-вот начнут поступать донесения, приказы. Как комиссар, я должен быть в курсе всех дел.

Парусов, не зная, что ответить, отошел к окну и начал гладить щеткой усы.

Булат смотрел на спокойные движения его руки и думал: «Кто командует тысячью рабоче-крестьянских сынов — друг или враг?» Посмотрев на великолепные усы Парусова, почему-то вспомнил пушкинские слова: «Усы гусара украшают».