Тогда же зазвучал в Киеве голос Стачкома: «Все к станкам! Все на работу!»
И работа закипела. Только в пекарне пана Неплотного схлынул ажиотаж. Отослали пленных, ушли в свои части военные пекари. А комиссар все же остался. Теперь эту роль выполнял Гнат Турчан, занявший свой старый пост в траншее у горячей печи.
Мощный огненный фонтан, с огромной силой вырвавшийся наружу у берегов Днепра, слился воедино с очищающим пламенем, вспыхнувшим три месяца назад на берегах Невы.
Хромого солдата-фронтовика взяли в город.
Вскоре он заглянул на слободку. Проведал друзей.
— Видите ли, товарищи калачная братия, мое дело такое. Всюду сую свой нос. Комиссар! Где найду запасы муки, а где тайники сахару. На Лютеранской в подвалах открыл большое богатство. Это все нашего бедного добродия Неплотного. Какой он к бесу Неплотный? Кругом нечистоплотный! Вот какая, товарищи, получилась с тем нашим хозяином шебутиловка… — Тут хромой солдат достал из кармана довольно поношенной солдатской рубахи бумагу. Протянул ее Гнату Турчану. — Это, товарищ, тебе и Косте-бородачу от советской власти. Займете квартиру в доме на Лютеранской, ту самую, которую наш хозяин отчеканил для себя. Пять комнат — хоть и не царский, а дворец! Не сумлевайсь, товаришок Гнат, и ты, товаришок Костя! Зараз мы все подвалы переводим на этажи. На страх врагам и на радость всем добрым людям справляйте свое пролетарское новоселье. Позовите на малюсенькую чарочку и меня, вашего собрата по лопате и кочерге. И зарубите себе на носу и навсегда — кто был ничем, тот станет всем…
Правильно сказал солдат-фронтовик. Кто был ничем, тот стал всем.
Но одного тот боевой пекарь не мог предвидеть. Первое новоселье его собратьев по дежам и опаре, состоявшееся в середине февраля 1918 года, вскоре после появления в Киеве стремительной красной конницы Виталия Примакова, было непрочным. Те пролетарии поблаженствовали в барских апартаментах всего лишь полтора месяца.
Последнее — теперь уже навечное — переселение из подвалов булочника на слободке в его же дворец на Лютеранской — «дар советской власти» — произошло в первой половине мая 1920 года, сразу же после того, как на киевском плацдарме доблестные котовцы, чапаевцы, днестровцы, бессарабцы и моряки Днепровской флотилии разгромили спесивые легионы пана Пилсудского.
Из «вольных» в червонные
Вскоре после кровавых боев за «Арсенал» попал как-то Назар на Софийскую площадь. Там, у памятника Богдану Хмельницкому, которого многие самостийники, и в их числе пан чотарь Гораций Неплотный, хотели сбросить с коня и на его место посадить гетмана Мазепу, сам головной атаман пан Петлюра напутствовал свое воинство. Направляясь строевым шагом в окопы Кукушкиной дачи у Цепного моста, возбужденные гимназисты и студенты неистово орали: «Слава! Слава! Слава!» А Петлюра, картинно заложив правую руку за борт атаманского жупана, важно и сердито бросил крикливому воинству:
— Я требую не славы, а борьбы!
Тогда же галицийские усусы в цисарских кепочках через ту же Софийскую площадь и мимо, как казалось молодому пекарю, гневного Богдана гнали в Лукьяновскую тюрьму, подталкивая их прикладами, связанных по двое арсенальцев и окровавленных гайдамаков из полка имени гетмана Сагайдачного. Назар подумал: «Нашей Украине не нужна ни такая слава, ни такая борьба…»
Но, как сказал хромой солдат, теперь то, что раньше поспевало за пять лет, созревает в пять недель. Когда Назар увидел тяжелые железные каски и кованые сапоги оккупантов, приведенных атаманами, он не колеблясь отдал нужный приказ своему сердцу.
На Украину опустилась черная ночь. В ее городах и селах зазвучала высокомерная, насыщенная грозой и металлом чужая речь. Основным аргументом завоевателей стали штык и виселица. Надолго умолкли певучие голоса молодежи. Замерла жизнь в деревенских хатах и в городских домах. Зато ожили леса и буераки. Они стали базами и пристанищем беспокойных партизан.
Отряды в пять, полета, двести и в тысячу штыков во главе с атаманами, батьками, командирами, вожаками росли как грибы после дождя. Все они были единодушны в вопросе «против кого воевать». Лютая ненависть к пришельцам объединяла их усилия. Зато в вопросе «за кого» и «за что» не было единого мнения.
Большинство партизанских формирований, перебродив и образумившись, переросли в мощные, несокрушимые десятиполковые повстанческие дивизии Украины во главе с Крапивянским, Ленговским, Локотошем, Щорсом, Дыбенко, Якиром, Дубовым, Федько. Часть партизан шла к Петлюре, Махно, а некоторые даже к Деникину…
Назар Турчан не вдавался во все тонкости. Попав к партизанам, знал одно: побольше насолить презренным насильникам. А когда их не стало, он вернулся к дежам в слободке, предоставив другим решать судьбу новой власти.
Но кто же подскажет потомственному труженику, где его верный путь, где его торная дорога? Чей голос предостережет его от лживых призывов тех, которые, как сказал как-то хромой солдат-фронтовик, «шумели о нации, а подготовили оккупацию», которые под крики о славном прошлом очень ловко устраивают свои личные дела и делишки? Чей голос раскроет ему глаза на тех, кто ловким «ходом коня» заманивает простачков в седло петлюровского черношлычника, красношлычника, желтошлычника?
Назару Турчану везло. Были рядом с ним люди, которые, не жалея времени и сил, направляли его…
В кавалеристы Тертый Калач попал значительно позже. Это когда червонных казаков, громивших атаманское войско на Волыни, по требованию Ленина двинули из-под Славуты на юг против новой смертельной угрозы для молодой республики — конных кавказцев «дикой дивизии» Шкуро.
Измена махновцев — сторонников «советского вольного строя» — развязала руки белогвардейцам. Деникин захватил Донбасс. Ожило притаившееся белое подполье по всей Украине. Для устрашения обнаглевших врагов в самом Киеве и решили демонстративно провести по центральным магистралям столицы, выгрузив ее из эшелонов, боевую конницу Примакова.
С развернутыми знаменами, во главе с внушительным оркестром трубачей, который еще недавно в Изяславе перешел от желтоблакитников, с лихими песнями, с казачьим присвистом прошли 1 мая 1919 года червонные казаки от вокзала по Фундуклеевской, Крещатику, а затем по Александровской до Дворца и далее мимо «Арсенала» к Лавре.
Вот тогда дрогнуло и овеянное свежим ветром революции горячее сердце молодого пекаря из Предмостной слободки. Он не раз вспоминал слова, брошенные в укор самостийникам: «Распинались за нацию, а дали оккупацию!»
Ну, а не придет с запада Петлюра с французами, то может явиться Деникин с юга вместе с англичанами. Снова нашествие… И вдобавок нагрянут вместе с белогвардейцами те шальные «ковбои», киевские юнкера, дружки Горация. Не хотелось бы Назару встретиться с ними.
Примаков без особых колебаний принял в свои ряды нового бойца. А когда в глазах новичка вспыхнуло недоумение, командир, приветливо улыбаясь, сказал Назару:
— Нас, червонных казаков, для того партия и создала, чтоб мы не только крошили куркульское войско, но отбирали от него всех, кто туда попал, ошибившись адресом… К тому же мы старые знакомцы: не забыл я переход через Днепр, Наталку — причал Межгорья и нашего славного проводника.
Примаков правильно понял наказ партии. Молодой вожак конницы не ставил на одну доску оголтелых самостийников и обманутого ими трудового человека. В его распоряжении был и острый казачий клинок, и жгучее ленинское слово, и волнующая поэзия великого Кобзаря.
Аргументы — это сила! Но еще надо уметь ими пользоваться. Аргументы — не барабанная дробь, не сорочья трещотка, не пересказ трафаретных истин.
На фронте под Славутой какой-то бойкий атаман, однокашник Примакова по Черниговской гимназии, прислал ему письмецо. Назвал его отщепенцем. За что? За якшанье с чужаками. Звал в свой лагерь. Ссылался на примеры прошлого. Ссылался на Гордиенко — приспешника Мазепы.
В ответ Примаков, раз дело уже коснулось былого, послал своему землячку выписку из «Военной истории Карла XII», автор которой, Адлерфельд, был убит под Полтавой в 1709 году. Вот ее текст:
