Опасаясь повернуть назад, Дындик придержал коня. Жеребец пошел рысью. Замедлил движение и враг. Моряк перевел коня в галоп — пуще понесся в атаку вражеский строй. «Вот теперь-то ты пропал, Петька, — подумал моряк. — Крышка тебе, каюк». В уме даже сложилась рифма: «Будет тебе каюк от деникинских подлюк». Его обожгла мысль: «А как быть с пакетом? Сжечь или же порвать на куски и проглотить?» А эскадронная печать, лежащая в сумке, а партбилет, который вручил ему в царицынском госпитале комиссар сербского отряда, а пухлая пачка подотчетных ассигнаций, которыми он, как и каждый комиссар отдельной части, рассчитывался с крестьянами за продукты и фураж?

Сам не свой, потеряв голову, Дындик снова замедлил шаг коня. Тише двинулся и противник. Моряк, натянув поводья, не зная, что делать, остановил жеребца. Застыл на месте и фронт вражеской конницы, отчетливее прежнего обнаруживая лес грозных пик. Вдруг, вынырнув из-за облаков, на миг показалась луна и осветила холодным и, как показалось моряку, спасительным светом грозную даль. Радостная догадка озарила Петра. Перед глазами возникла маршрутная схема, вычерченная Ракитянским. Там, недалеко от ярка, поближе к Капканам, распласталась зубчатая лепешка, изображавшая лес. Вот он, этот самый лес, во время безудержного галопа почудился воображению моряка, ошарашенному неожиданным появлением в тылу казачьего разъезда, фронтом атакующей конницы.

«Шляпа, балда, паникер!» — выругал сам себя Дындик. С облегченным сердцем хлопнул по шее коня и стал перебирать в уме от начала до конца все происшествие. Вспоминая детали схемы, он понял, что дорога шла не вдоль леса и не прямо к нему, а под острым углом к опушке. Поэтому-то ему все время казалось, что воображаемая конница надвигается на него не всем фронтом, а лишь правым флангом. Зубчатый контур сосняка он принял за лес пик, а грохот водяной мельницы, доносившийся с околицы Капканов, создавал впечатление конского топота.

«Тьфу!» — сплюнул моряк, окинув близкую опушку леса недружелюбным взглядом. Но вот и окраина Капканов. Ничто не нарушало глубокой тишины ночи. Даже собаки, чуткие сторожа деревни, не откликнулись на появление постороннего человека.

Дындик, двигаясь вдоль левой стороны улицы, приближался к восьмой хате. Нет никакого сомнения, здесь пост летучей почты. Об этом свидетельствует прикрепленный к воротам высокий шест с пучком сена на его острие. Но почему нет света в окне? На постах летучей почты огонек должен гореть всю ночь, Так инструктировал бойцов Ракита-Ракитянский, для того и призванный в Красную Армию, чтобы предложить ей свои знания.

Дындик спешился. Привязал коня к воротам. Во дворе, что удивило политкома, — ни единой лошади. «Может, они в клуне? — подумал он. — Но одна, очередного посыльного, должна стоять подседланной в постоянной готовности у самых ворот».

Дындик толкнул незапертую дверь, вошел в сени, а оттуда в избу. Зажег спичку.

— Есть кто живой?

— Слава богу, все живые, — раздался с печки старческий голос, а вслед за этим древний дед, опустив ноги, скатился на лежанку.

— Где наши люди? — спросил Дындик.

— Какие это ваши? — заскрипел старик. — Тут теперь всякие шатаются.

— Наши, красноармейцы!

— Это те, что с пакетами работали?

— Они самые.

— Подались с ночи на Рагузы. Слышал, они шептались, будто поблизости казак объявился.

Дальнейшая беседа была прервана топотом копыт. Какие-то всадники, громко переговариваясь, заметив серого жеребца, остановились у ворот. Дындик, приложив палец к губам, вышел из избы в сени. В это время, гремя каблуками, на крыльцо поднималась шумная ватага.

С улицы доносились голоса. Один, сиплый, сказал: «Под Рагузами двух краснопузых посекли. Посмотрим, господин урядник, какого карася нам бог послал зараз», а другой отвечал басом: «Белкин, пока мы будем займаться с краснопузым, пошеруди хозяина насчет самогона. Что-то в горлянке пересохло».

«Кого же это они посекли под Рагузами? Неужели наших людей с поста? — притаившись в сенях, подумал Дындик. — И впрямь попал я в капкан. Как мне из него выбраться?» Но главное, что понял моряк перед лицом настоящей опасности, — он не ощущал ни капельки страха. Не то что там, на дороге, когда, созданная его воображением, шла на него в атаку призрачная конница.

Мысль работала четко, сердце не прыгало.

В первый момент он подумал, что надо куда-то заткнуть полевую сумку с пакетом, деньгами, печатью. Спрятать в какую-нибудь щель партбилет, а потом можно объявить себя мобилизованным. Но в самые страшные и словно бы безвыходные минуты чутье подсказывает человеку, что это еще не тот миг, когда обрываются нити судьбы. Такое состояние переживал Дындик. Он мог бы бросить в казачью ватагу гранату, пользуясь внезапностью, открыть огонь из карабина, одних уложить, на других нагнать панику. Все же он у себя дома, а шкуровцы в чужом тылу. Но главное — надо доставить пакет по назначению.

С грохотом под ударом сапога раскрылась дверь, заслонив собой притаившегося у стены моряка.

— Белкин, чиркни спичкой! — крикнул бас.

— Последнюю извел давеча, господин урядник, — отвечал сиплый голосок.

— Ну и черт с тобой, молокосос. А еще белореченцем прозывается.

Туго было со спичками в Советской России, где хотя и с грехом пополам, все же работала промышленность. Но еще хуже приходилось белякам: на их территории вовсе не было спичечных фабрик.

Ватага через вторую дверь ринулась в избу. Выждав секунду, Дындик выскользнул из-за укрытия, спустился на цыпочках по ступенькам крыльца и, выхватив на ходу клинок, бросился через двор на улицу. У ворот, рядом с его жеребцом, стоял на привязи высокий дончак. Прочие кони, непривязанные, сложив морды на круп и на шею дончака, толпились возле.

Моряк взмахнул клинком, рассек сначала привязь чужого коня, а затем и своего Серого. Вогнал шашку в ножны. Схватил обрывки поводьев, вскочил в высокое казачье седло и, дав коню шпоры, направил его вдоль улицы. Дончак, не пробовавший никогда шпор, которых казаки не носят, летел как угорелый. Повинуясь стадному чувству, ринулись вслед за дончаком казачьи кони. За Серого Дындик был спокоен. Жеребец пойдет за ним и на край света.

Дружный топот копыт всполошил белореченского урядника. Чертыхаясь и матерясь, он, клича за собой станичников, покинул избу, так и не успев ни поймать карася, ни раздобыть самогона. Выскочив на улицу, лопоухий деникинец припал на колено и, целясь в смутно маячивший вдали табун, стал рвать тишину хлопками беспорядочных выстрелов.

А кавалькада из дюжины коней и одного неустрашимого всадника уже оставила позади себя Капканы. Словно вырвавшиеся из преисподней грозные чудовища, неслись в сплошном мраке резвые дончаки, не отставая от своего вожака — гордости белореченского урядника.

Дындик, возбужденный бешеной скачкой и опьяненный бесспорной удачей, — шутка сказать, такие богатые трофеи неслись за ним вскачь, — запел во все горло:

Хотя появившиеся на улице две молодые поповны вцепились в рясу отца, пытаясь увести его в дом, служитель церкви, проявив неожиданную для своей профессии прыть, через свой двор и прилегающий к нему ракитник вывел красных всадников в Кобцевский лес.

Поведение священника не удивило ни Борового, ни Алексея. В ту пору насчитывалось уже много попов-расстриг, лучше других знавших, что «религия — это опиум для народа».

Боровой и сопровождавшие его люди, двигаясь лесом, без дорог, лишь перед самым рассветом добрались до Рагуз. На крыльце штаба бригады стоял запыленный Дындик.

Надвинув поглубже фуражку, он печально сказал:

— Вот и сдал комбригу пакет! Я думал, застану их в постели, а они на столе.

— Что такое? — удивился комиссар. — С каким пакетом?