— А как началось дезертирство, обратно ты не устоял.

— Да, Хрол, не устоял. Сам сорвался и тебя за собой поманил.

— То-то же. Спасибо моряку Дындику — повернул он нам оглобли в Конотопе. Не знаю, как тебя, Селиверст, а не поверни я, заела бы меня совесть. — После некоторого раздумья Фрол продолжал: — Скажи, Селиверст, чего тебе больше жаль?

— Знаешь, Хрол, мне больше — цветов, ранжерею.

— А мне, Селиверст, жаль китайских гусей. Сколь я над ними бился, пока пошла у меня та порода.

Алексей, до чьих ушей донеслись слова этой беседы, тяжко вздохнул. Он чувствовал глубокую грусть в ответах бойцов, которых затянувшаяся гражданская война надолго оторвала от родных очагов. Ведь и он сам часто мечтал о том времени, когда сможет вернуться в родной Киев…

Булат чуть ли не ощупью двинулся к голове спешенной колонны. Сюда пришел и Парусов с адъютантом полка.

Раздалась команда «по коням». В головном эскадроне царила тишина. Никто из бойцов не двинулся с места. Ромашка снова повторил команду. Люди не шелохнулись.

Послышались злобные выкрики:

— Куда там!

— Ночь!

— Собачья ночь!

— Все драпаем и драпаем…

— Так скоро и до Москвы откатимся…

— Ладно, Россия просторная, есть куда пятиться!

— Не иначе как измена!

— Нас продали и обратно продают…

— Здесь заночуем.

Наконец-то после строгой команды Парусова кавалеристы забрались в седла. Ромашка скомандовал: «Шагом арш», — но ни один всадник не тронулся с места.

— Почему не исполняете команды? — спросил Булат.

— А ты откуда явился? — раздался в темноте злобный крик.

— Не важно откуда, а важно кто. Я комиссар полка и спрашиваю вас: почему вы не исполняете приказа?

— Вам хорошо приказывать из теплых хат, — огрызнулся кто-то из мрака.

— Здесь будем ночевать!

— Никуда не пойдем!

— Наслали на нашу голову офицерню…

— Кого обули, одели, с теми и воюйте.

— Мы без шинелей, хорошо знаете!

— Что было — роздали. Вам же! — убеждал бойцов Алексей. — Сколько смогла, столько и дала страна. И то рабочие у станков голодные, холодные. Лишь бы одеть, обуть Красную Армию. Я сам без шинели — небось видели, в чем хожу.

— Кто тебя знает? У тебя, может, кожа дубленая.

Кто-то крикнул из толпы без злобы, больше для озорства.

— Крой, Ванька, бога нет!

— Ты чего бузишь, каракута чертова? — Алексей узнал голос Чмеля, унимавшего соседа по звену. — Слышал команду — исполняй. Начальству виднее, што делать!

Глухой рокот прокатился от головы до хвоста эскадрона. То и дело вырывались из его рядов злобные выкрики. Пользуясь ночным покровом, осмелели горлопаны. Возгорелся своевольный дух бывших «чертей». Скрестились, испытывая друг друга, противоположные воли.

Алексей предложил Парусову принять меры.

— Комиссар, я, командир полка, скомандовал, а в остальном что я могу сделать?

В то время, когда бывалые люди второго эскадрона, лишь недавно мобилизованные, сохраняя тишину, ждали, чем кончится эта необычная для нормальной войсковой части, изумившая их волынка, кавалеристы третьего, бывшего штабного, эскадрона и всадники Онопки, проявляя нетерпение, шумели из рядов:

— Чи долго мы тут будем мурыжиться?

— Пускайте нас вперед!

— Комиссар, подавай команду, и мы враз прикроем эту бузу.

— Покажем мы им Каракуту!

— Товарищи, довольно, — начал успокаивать горячие головы Алексей. — С клинками — это легче всего. Этак и беляки возрадуются. В первом эскадроне ребята надежные, но не совсем сознательные. Они сами еще немало посекут белогвардейцев…

Булат не сомневался в том, что бойцы полка, как только перед ними откроется дорога, тронутся вперед. Но в голове колонны находился взбудораженный эскадрон бывших «чертей», не совсем довольных дележкой обмундирования. И если их не сломить, не перебороть упрямства, в дальнейшем с ними будет немало хлопот.

Ромашка великолепно вел всадников в бой, но сейчас, когда эскадрон закусил удила и заноровился, без политкома Дындика, который, как назло, ушел с разъездами, чувствовал себя бессильным.

Алексей, спохватившись, подъехал к Раките-Ракитянскому и твердо приказал:

— Командуйте!

— Но ведь есть командир полка, — боязливо ответил Индюк и добавил нагловато: — Я без приказа комполка не могу…

— Выводите вперед ваш эскадрон! — Алексей не сдержался. — Без приказа вы смогли загнать «Стенвея», а тут не можете. Командуйте, черт вас побери!

— Слушаюсь, товарищ политический комиссар, — промямлил опешивший Ракита-Ракитянский.

Раздалась спокойная команда. Подразделение, состоявшее из людей, которые ответили Алексею: «Мы порядки знаем», тронулось с места, открыв движение полка. Но бывшие «черти» еще оставались на месте.

Булат, подъехав к голове эскадрона, скомандовал:

— Коммунисты, вперед!

Выехали из строя Твердохлеб, Слива, Иткинс, а потом еще десяток людей. Следом за ними тронули шенкелями своих лошадей Чмель и Кашкин.

С затихающим ропотом двинулся наконец с места и весь эскадрон.

Алексей приблизился к Парусову.

— Товарищ командир полка! Так мы каши не сварим. У нас полка не будет. Мы будем иметь лишь сброд из четырех конных единиц. А во время нынешнего учения я уж было подумал совсем другое…

— Комиссар… — начал Парусов.

— Не комиссар, а товарищ комиссар. Ведь у вас когда-то существовал свой этикет, и вы к своим знакомым обращались с добавлением «господин».

— Так вот, комиссар… то есть товарищ комиссар! Я приехал сюда не кашу варить, а командовать. Если моих распоряжений не выполняют, то вы должны сделать все, чтобы меня слушались.

— Ладно. Но тогда, стало быть, смотрите, распоряжайтесь как следует быть.

Алексей придержал коня. Он пропустил мимо себя колонну.

Всадники тихо беседовали, словно боясь вспугнуть внезапно наступившую тишину. Колонна как-то сжалась, и даже Чикулашка, желавший, чтоб его эскадрон выглядел как полк, подтянул своих людей вплотную к головным подразделениям. Как крылья испуганной птицы, хлопали в темноте вздуваемые тугим ветром тяжелые складки похожего на полковое знамя гайцевского штандарта.

Первый эскадрон шел молча. Вспышка не совсем еще изжитой анархии сменилась апатией.

Чем дальше уходил полк на север, тем явственней доносилась со стороны Мармыжей артиллерийская канонада. Привычное ухо воина улавливало и звуки своих выстрелов и разрывы неприятельских гранат. Жаркая перестрелка в своем тылу нервировала кавалеристов.

— Лопухи, хотелось им тут заночевать! — раздался из рядов скрипучий голос Чмеля.

— Ну и забрал бы кадет тех ночлежников голыми руками, — ответил Слива.

К голове колонны подскочил всадник. Приблизившись к Парусову, вручил ему пакет.

Вестовые, узнав в прибывшем Пузыря — очередного ординарца при штабе дивизии, как обычно, приступили к расспросам. Василий полушепотом сообщил новости:

— Кадюк лезет до нет сил. На фронте само собой, а то еще его бронепоезд прорвался из Мармыжей. Выгрузил он десант — сами золотопогонники. Они и жмуть с тыла, значит, на Симбирскую бригаду. Там хоть за комбрига енерал, а работает катеарически. Сам слышал, присягнулся Боровому, комиссару значит. Говорит: «Не пропущу гадов. А ежели пройдут, то только через мой труп». Его комиссара — он очкастенький такой, все в красной рубахе шиковал — говорят, уже крепко поранило.

Парусов остановил полк. Подъехал к середине колонны, повернул ее фронтом к себе. Скомандовав «смирно», объяснил людям только что полученную задачу. Начдив, приняв бой с наседавшими со всех сторон деникинцами, требовал от Донецкого полка прикрыть левый фланг дивизии, которому угрожала конница врага.

Слова командира заглушались нарастающим шумом жаркого боя. К ружейной пальбе прибавилась трескотня пулеметных очередей. Отчетливей доносились раскаты далекого «ура». И вдруг, вплетаясь в эти разнородные аккорды войны, прилетели сюда, где выстроился полк, звуки духового оркестра, исполнявшего «Боже, царя храни».