Сам начальник снабжения дивизии, черноглазый Бадридзе, предъявляя для росписи ведомость, наставлял нового комиссара полка:
— Товарищ Булат! Разделишь правильно — будет полку па-абеда, плохо разделишь — па-абеды не жди.
Люди были одеты пестро и худо. Если какой-нибудь счастливец обладал шинелью, как, например, новичок Епифан, то достал он ее с плеча убитого врага. Разделить полученное добро было не таким легким делом.
До ушей Булата донеслись слова Пузыря:
— Первым делом комиссары заберут себе лучшее, а нам — что останется. Этого можно ждать. Катеарически!
Стараясь избежать нареканий, Булат собрал вокруг себя красноармейцев. Обращаясь к бойцам, спросил:
— Довольны вы своими товарищескими судами? Не жалуетесь?
Кавалеристы, изумляясь вопросу, не имевшему, с их точки зрения, никакого отношения к тому, что волновало их, дружно ответили:
— На судей не обижаемся!
— Хлопцы скрозь правильные!
— Виновного судят, а невинного всегда обелят.
— Бог с ними, с судьями!
— Дели портки, шинели, комиссар. При чем тут судьи?
— Вот, товарищи, как раз и при чем. Если они правильно судят, они портки разделят с толком.
— Вот это здорово! — крикнул Чмель.
— Пусть делят судьи! — поддержал его Епифан.
— Судьи так судьи! — слышалось со всех сторон.
Все части, из которых сформировали Донецкий полк, за исключением полупартизанского отряда Онопки, имели свои выборные товарищеские суды.
И вот пока входившие в их состав самые боевые и авторитетные в массе товарищи, закрывшись в сельской школе с накладными Бадридзе и именными списками эскадронов, судили и рядили, кто чего заслужил, на площади, вокруг обозов со свежепахнущим интендантским добром, собрались в ожидании вердикта возбужденные кавалеристы.
— Эх, — вздохнул Чмель, — в Дебальцево весною, помню, этот наш кавказский товарищ Бодристый, наш начальник по снабжению…
— Не Бодристый, а Бадридзе, — поправил бородача Твердохлеб.
— Нехай по-ихнему так, а по-нашему Бодристый, и все…
— Так ты про что начал брехать? — спросил Селиверста Пузырь, не сводя широко раскрытых глаз с аккуратно увязанных пачек обмундирования.
— Я и говорю, — продолжал Чмель прерванный разговор. — Раздобыл это тогда наш Бодристый полный грузовик солдатских полушубков, рыжих, новеньких. И не то што одеть такое лестно, а, скажем, прямо съел бы ево — такой от них увлекательный дух. И только начал это Бодристый раздачу, — мы с Хролом, как знаете, служили тогда в пехоте, — откуда ни возьмись, казак… наша пешка в кусты, а полушубки кадюку достались… и было это, ребяты, аккурат под самый страстной четверг…
— В том-то и дело, што под страстной четверг, — сочувственно вздохнув, заметил Твердохлеб, — случись это под великий пост, и шиш достался бы кадюкам…
Шутка арсенальца вызвала дружный смех красноармейцев.
— Эх, — покачал головой Гайцев, — добраться бы нам только до деникинских каптерок… Какие там шинеля! Чисто драповые, а меховые жилетки, крытые желтой кожей!
Пузырь, презрительно взглянув на бывшего сослуживца по Чертовому полку, процедил сквозь зубы:
— Тебя, Чикулашка, там только и ждут.
Гайцев приложил руку к правому уху:
— А? Что?
— Говорю, тебя только, Чикулашка, глухая тетеря, там ждут, — повысив голос, рявкнул Пузырь.
— А я и нежданный туда заявлюсь. Пошуровали мы в кайзеровских каптерках, пошуруем и в деникинских. Нонче же как мы уже не дивизион, а полк, тем более…
Пузырь протиснулся вперед и пощупывал рукой новые, неудержимо влекшие его к себе шинели. Твердохлеб, помогавший завхозу распаковывать обмундирование, отстранил его руку:
— Не лапай, не купишь!
— Он не из тех, которые купляют, — поддел Пузыря Слива.
— Мне любопытственно, чи они настоящие драповые, — ответил Василий, пропустив мимо ушей едкие слова бывшего шахтера. — Спрос не бьет в нос…
— Видать, и ты располагаешь на шинелку? — спросил Епифан.
— А я что? У бога теля съел?
— У бога теля ты не съел, — ответил Слива, — а у графини сорочку слямзил!
— Далась вам та треклятая сорочка, — нахмурился Пузырь. — Пора об ней позабыть. Я располагаю так: каждому на спину по его чину. Я бы порешил так: кто побоевистей, тому получать в первый черед, катеарически!
— А когда ты завхозничал, как ты делил барашков? — спросил его Гайцев. — Нам ребра и мослы, а себе и Каракуте — курдючок и задние ножки…
— Бадридзе раздобыл для нас настоящие драповые шинеля, — вмешался в разговор Кашкин, — а дивизионный комиссар заявил «тпру»…
— Через почему? — удивился Пузырь.
— Потому, что через те драповые шинеля, — с ехидцей ответил Фрол, — наш брат только и будет драпать…
— Ишь ты какой шустрый… — Под общий хохот бойцов Твердохлеб похвалил Кашкина.
Пока вокруг повозок с обмундированием происходила эта незлобивая перестрелка, резко изменилась внешность кавалеристов.
Надеясь разжалобить товарищей, бойцы незаметно постаскивали с себя старую одежду. Кто носил худую шинелишку, остался в одной гимнастерке. Кто был в гимнастерке, ходил сейчас, ежась от свежего утренника, в одной нижней рубахе.
Наконец, расталкивая нетерпеливых и затихших кавалеристов, вошли в круг судьи.
Даже этим наиболее уважаемым товарищам не так-то просто пришлось справиться с поручением. Трудность дележки заключалась не только в том, что привезенного начснабом обмундирования не хватало на всех. Впервые за всю войну с Деникиным бойцы увидели настоящие суконные брюки и гимнастерки. Получить такую форму кое-что значило. Много хлопот вызвало и распределение шинелей. В то время когда в одних пачках находились настоящие драгунские шинели, длинные, до пят, позади с разрезом до пояса, с шикарными высокими обшлагами до локтя — настоящая мечта кавалериста, в других привезли коротенькие пехотинские шинелишки, изготовленные из бумажного молескина.
При всей старательной беспристрастности любой из судей прежде всего думал о людях своего подразделения, и в то же время никому не хотелось оставить обиженных ни в бывшем дивизионе Ромашки, ни в эскадронах Ракиты-Ракитянского, ни в отряде Онопки.
Особая сложность задачи состояла в том, что у самих судей были обыкновенные спины, нуждавшиеся, как и всякая солдатская спина, в надежном прикрытии. Раздатчикам, этим простым смертным, не были чужды обычные человеческие слабости. Если что-либо и выпало на их долю, то каждый из них хотел получить то, что было получше. Поэтому, несмотря на утреннюю свежесть, они предстали перед людьми нового полка с раскрасневшимися лицами и потными лбами.
Раздача брюк и гимнастерок обошлась почти без всякого шума. Мало было таких счастливцев, кому достался полный комплект. Тот, кому дали брюки, не получал гимнастерки, и наоборот. Председатель полкового суда называл фамилию, и кавалерист, с замиранием сердца вступая в круг, получал то, что ему полагалось. Тот, кого обошли, успокаивал себя тем, что осенью под верхней одеждой можно обойтись и своим стареньким обмундированием. Но вот — шинель! Тем более за настоящую драгунскую надо побороться!
Масса отнеслась весьма благосклонно к добровольцам из Казачка. Как-никак они вступили в строй в самые тяжелые дни отступления. И они, не прибегая к ложной маскировке, в самом деле ходили в самых что ни на есть обносках. И когда люди Онопки, с трудом пробившиеся к Красной Армии через деникинские тылы, брали обновы, кавалеристы, одобряя судей, благосклонно покачивали головами.
Онопко, получив новую драгунскую шинель, крепко прижал ее к груди и низко поклонился раздатчикам.
— Носите на здоровье! — подбодрил полтавчанина Алексей.
— Теперь ты и нос задерешь! — поддел новичка Пузырь.
— Кашкин! — громко выкрикнул председатель суда.
— Долой! — начал горланить Пузырь. — Почему Хролу такая привилегия? На ём кацавейка, санитару лучшего и не треба.
— Долой! — поддержал Василя кое-кто из бывших каракутовцев.
— Дезертиру — и такое добро!
