«…Никогда, ни в каком случае, ни под каким видом, ни за что на свете я не соглашусь на сожительство с тобой. Кажется, уж достаточно было говорено <об том, что тут не заключается ничего обидного для тебя> о причинах этого невозвратного решения… Еще в последний раз повторяю: ты ни в чем не виновата, я не отрицаю того, что ты можешь составить счастье другого человека, во всем виноват я, упрекать мне тебя не в чем, и тем не менее никогда, никогда, никогда жить с тобой я не буду» (ПСС, 7: 243–244).

Жена грозила открытием полиции его «пороков, за которые ссылают в Сибирь». Модесту он пишет, что последнее письмо жены «замечательно тем, что из овцы, умилившей тебя до того, что даже в отдаленном будущем ты предполагал возможность примирения между нами, — она вдруг явилась весьма лютой, коварной и хитрой кошкой. Я оказался обманщиком, женившись на ней, чтоб замаскироваться (а разве не так? — Л. К.), она много от меня претерпела, она ужасается моему позорному пороку и т. д., и т. п. О, какая мерзость! Но чёрт с ней» (26 сент. / 7 ноября 1877 — ЧПР: 305).

Анатолию он пишет, что жена «хочет шантажировать меня, донеся про меня тайной полиции — ну, уж этого я совсем не боюсь» (ЧПР: 364). Действительно, мог бы не бояться: много весьма высокопоставленных особ, министры и сами великие князья, братья царя, были гомосексуальны. Любые обвинения любимого композитора были бы несомненно замяты, как заминали гораздо более громкие скандалы. Но на деле Чайковский всё же боялся. Тому же Анатолию он позже признается (26 окт. /7 ноября 1878 г):

«Я делаюсь совсем сумасшедшим, как только это дело всплывает! Чего я только не воображал себе? Между прочим, я в своем уме решил, что она начинает уголовное дело и хочет обвинять меня. Живо я воображал себя на скамье подсудимых и хотя громил прокурора в своей последней речи, но погибал под тяжестью обвинения. В письмах к тебе я храбрился, но в сущности считал себя уже совсем погибшим. Теперь всё это мне представляется чистым сумасшествием» (ЧПР: 496).

Между тем «вести от гадины» продолжали идти. Потратив все свои средства на свадьбу, она действительно была в ужасном экономическом положении и просила денег. В декабре 1889 г. она поведала композитору, что полиция прекрасно осведомлена о его сексуальных вкусах. Впрочем, поясняя, что шеф жандармов Н. В. Мезенцев, знакомый ее семейства, предлагал подать ему докладную записку, чтобы он мог действовать, Антонина Ивановна, как она уверяет, отказалась — не желала причинять своему избраннику зло. Она продолжала его любить.

Фон Мекк, полагавшая, что просто жена оказалась «не та», дала денег на то, чтобы откупиться, — 10 000 руб. Позже, через два года фон Мекк напишет Чайковскому потрясающее признание:

«Знаете ли Вы, что я ревную Вас самым непозволительным образом, как женщина — любимого человека. Знаете ли, что когда Вы женились, мне было ужасно тяжело, у меня как будто оторвалось что-то от сердца. Мне стало больно, горько, мысль о Вашей близости с этой женщиной была для меня невыносима… Я ненавидела эту женщину за то, что Вам было с нею нехорошо, но я ненавидела бы ее еще во сто раз больше, если бы Вам с нею было хорошо. Мне казалось, что она отняла у меня то, что может быть только моим, на что я одна имею право, потому что люблю Вас, как никто, ценю выше всего на свете» (ЧПМ, 2: 213).

Но это признание последует потом. А сейчас она написала деликатное и трогательное письмо:

«Петр Ильич, любили ли Вы когда-нибудь? Мне кажется, что нет. Вы слишком любите музыку для того, чтобы могли полюбить женщину… Я нахожу, что любовь так называемая платоническая (хотя Платон вовсе не так любил) есть только полулюбовь, любовь воображения, а не сердца…»

Он отвечал:

«Вы спрашиваете, друг мой, знакома ли мне любовь неплатоническая? И да и нет. Если вопрос поставить несколько иначе: то есть спросить, испытал ли я полноту счастья в любви, то отвечу: нет, нет и нет… Впрочем, я думаю, что и в музыке моей имеется ответ на вопрос этот. Если же Вы спросите меня, понимаю ли я всё могущество этого чувства, то отвечу: да, да и да, и опять-таки скажу, что я с любовью пытался неоднократно выразить музыкой мучительство и вместе блаженство любви» (ЧПМ, 1: 204–205).

О том, что мучительство и блаженство доставляла ему именно платоническая любовь в буквальном смысле слова, о существовании которой образованная фон Мекк знала, он благоразумно умолчал.

Деньги фон Мекк позволяли устроить развод, но жена предпочитала сохранить возможность восстановления брака. Она и дальше продолжала просить деньги, прижила от другого мужчины троих детей, ожидала их усыновления Чайковским и в конце концов сошла с ума. Последние 20 лет жизни провела в сумасшедшем доме.

Так окончилась попытка Чайковского преодолеть собственную природу. Композитор взялся за Четвертую симфонию, в которой музыка передает схватку с судьбой и неодолимость судьбы. По его собственным словам, «Это фатум, это та роковая сила, которая мешает порыву к счастью дойти до цели, … которая, как дамоклов меч, висит над головой и неуклонно, постоянно отравляет душу. Она непобедима, и ее никогда не осилишь» (ЧПМ, 1: 218). Музыка абстрактна, и в Четвертой симфонии эта коллизия предельно обобщена. Но в чем эта «роковая сила» конкретно выражена для самого композитора, что для него самого было дамокловым мечом, после всего сказанного достаточно ясно.

В 1878 г. Чайковский бежал от жены за границу, а затем переселился из Москвы в Петербург. Стипендия от фон Мекк и гонорары позволяли ему отказаться от изнурительной преподавательской работы в консерватории и отдаться целиком сочинительству. В том, что Чайковский смог обогатить русскую музыку таким количеством превосходных произведений, есть большая заслуга фон Мекк. В 1880 г. он встретился на частной квартире с 22-летним великим князем Константином Константиновичем, поэтом, писавшим под псевдонимом К. Р., и с этого времени начинаются их очень приязненные отношения (великий князь был также гомосексуален).

Восьмидесятые годы для Чайковского это годы творчества — в это время созданы «Орлеанская дева», «Черевички», «Ромео и Джульетта», «1812 год», «Спящая красавица», «Щелкунчик», Пятая симфония.

Это же и годы сознательного и теперь уже бескомпромиссного продолжения гомосексуальной активности. Облик композитора, его музыка, его мировая слава привлекали к нему сердца молодежи. Это бывало порою сопряжено с драмами. В 1880 г. ему писал страстные письма 17-летний Леонтий Ткаченко, умолял взять камердинером и заниматься с ним музыкой. Правда, когда Чайковский его взял, то Леонтий быстро стал закатывать истерики и вымогать деньги. В 1886 г. в Тифлисе у Чайковского возникла взаимная любовь с молодым офицером Ваней Вериновским, но тот вскоре застрелился, то ли из-за провала на экзаменах в Академию, то ли испугавшись своих собственных чувств. В Дневнике зафиксировано горе Чайковского: как вспомнит — впадает в рыдания.

Еще раньше ушел из жизни некий Эдуард Зак (тоже, видимо, покончил с собой в связи с любовью к Чайковскому). Теперь, много лет спустя, Петр Ильич терзался, вспоминая о нем, и записывает в Дневнике:

«Перед отходом ко сну много и долго думал об Эдуарде. Много плакал. Неужели его теперь вовсе нет???» И назавтра опять: «Думал и вспоминал об Заке. Как изумительно живо помню я его: звук голоса, движения, но особенно необычайно чудное выражение лица его по временам. Я не могу себе представить, чтобы его вовсе не было теперь… Мне кажется, что я никого так сильно не любил, как его. Боже мой! Ведь что ни говорили мне тогда и как я себя ни успокаиваю, но вина моя перед ним ужасна» (ЧД: 176–177).

Чем Чайковский провинился, когда — не знаем.

С 1882 г. Чайковский носился с идеей написать симфонию по драме Байрона «Манфред». Симфонию эту создал в 1885 г., и, поскольку стихи Байрона оказались созвучны с переживаниями самого композитора, ему удалось придать музыке чрезвычайную красоту и силу. Байрон, любивший и юношей и собственную сестру, заставляет своего героя славить любовь,