За два года путешествия Ягунов и Пржевальский, действительно, сильно сдружились. Вернувшись в Россию, Пржевальский определил Ягунова в Варшавское юнкерское училище.

В этом путешествии Пржевальский снял на карту ряд белых пятен, дважды пересек хребет Сихотэ-Алинь, собрал гербарий в 2 тыс. экземпляров и коллекцию в 210 чучел птиц, описал жизнь населения в книге «Путе шествие в Уссурийском крае» (1870). Пржевальский с содроганием вспоминал свою службу, испытывая ненависть к «цивилизованной, правильнее — изуродованной жизни». А в Уссурийском крае ему открылась иная — «чудная, обаятельная жизнь, полная свободы». Свобода от чего? Свобода для чего? Это ведь идеология эскапизма, бегства от норм цивилизации, характерная для многих путешественников с гомосексуальными склонностями (Гумбольдт, Стэнли, Родс, Бастиан, Кейсмент, Бёртон, Миклухо-Маклай).

Вот теперь предложенный Пржевальским план трехлетней экспедиции в Центральную Азию встретил поддержку. Правительство ассигновало на расходы по 1000 рублей в год серебром, Географическое общество — по 1000 рублей в год ассигнациями (это примерно по 700 рублей серебром), Ботанический сад — еще по 300 рублей и сам Пржевальский смог выделить из личных средств по 1000 рублей в год. Это была его первая экспедиция в Центральную Азию, в Тибет.

Чтобы найти нового спутника, капитан Пржевальский обратился опять же исключительно к молодым: он написал своим бывшим ученикам по Варшавскому училищу. Откликнулся его любимец Пыльцов, служивший в это время подпоручиком в Алексопольском полку. Он стал помощником Пржевальского и жил с ним в одном шатре. Казаков уже во время похода сменили на двух новых.

«На этот раз, — рассказывает Пржевальский, — выбор был чрезвычайно удачен, и вновь прибывшие казаки оказались самыми усердными и преданными людьми во все время нашего долгого путешествия. Один из них был русский, девятнадцатилетний юноша, по имени Панфил Чебаев, а другой, родом бурят, назывался Дондок Иринчинов. Мы вскоре сблизились с этими добрыми людьми самой тесной дружбой, и это был важный залог успеха дела. В страшной дали от родины, среди людей, чуждых нам во всем, мы жили родными братьями, вместе делили труды и опасности, горе и радости. И до гроба сохраню я благодарное воспоминание о своих спутниках, которые безграничной отвагой и преданностью делу обусловили как нельзя более весь успех экспедиции» (Хмельницкий 1950: 135–136).

Дондок Иринчинов впоследствии ходил с Пржевальским во все остальные экспедиции (кроме последней).

За три года с великими тяготами и болезнями (тиф Пыльцова) прошли 5650 километров, от Пекина в Тибет, пересекли пустыню Гоби, открыли неведомые места Тибета, достигли Голубой реки (Ды-чу). Привезли 10 тысяч экземпляров растений и животных, многие — неизвестных ранее видов: рододендрон Пржевальского, ящурка Пржевальского, расщепохвост Пржевальского, герань Пыльцова и т. д.

Коллекцию разложили на столах Генерального штаба — больше тысячи птиц, 35 шкур больших животных — и сам царь ее осматривал. Пржевальского произвели в подполковники. Русское географическое общество присудило Пржевальскому Большую золотую медаль. В 1875 году вышла его книга «Монголия и страна тангутов».

В марте 1878 года правительство согласилось отпустить 24 тысячи рублей на новую экспедицию Пржевальского, на сей раз двух летнюю, к неведомому европейцам озеру Лоб-Нор и далее в Тибет, к границам Индии. Щедрость объяснялась неспокойной политической обстановкой в этом районе и борьбой отколовшегося от Китая мусульманского государства Джеты-шаар, поддерживаемого Англией, против России. Экспедиция обещала быть чрезвычайно трудной и опасной.

Но оба помощника, на которых Пржевальский рассчитывал, не могли его сопровождать. Ягунов, окончивший Варшавское училище с отличием, утонул, купаясь в Висле в возрасте 22 лет («Меня постигло великое горе», — говорил Пржевальский). Пыльцов женился на сводной сестре Пржевальского и стал членом семьи, но из-за этого утратил мобильность. Снова Пржевальский ищет очень молодых ребят, юнцов, можно сказать. Его выбор пал на 18-летнего вольноопределяющегося Федора Эклона из Варшавы, сына одного из служащих Музея Академии наук, а также на еще более молодого прапорщика Евграфа Повало-Швыйковского, сына соседей по имению. В Забайкалье к ним должны были присоединиться старые товарищи, казаки Чебаев и Иринчинов. Они прислали телеграмму: «Память о Вас перейдет из рода в род. С Вами готовы в огонь и воду» (Хмельницкий 1950: 184).

Ф. Л. Эклон.

Эклону Пржевальский объявил, представляя Евграфа: «Я знаю, что вы будете большими друзьями, но будете и драться друг с другом. Конечно, это не будет случаться часто, но все равно, будет происходить — никто не совершенен». Он явно беспокоился, что два юнца почувствуют себя соперниками — но соперниками в чем? Во власти? У них никакой власти не предполагалось. В обязанностях? Но им нечего делить, в экспедиции обязанностей больше, чем сил. Значит, соперничество за фавор? А это предполагает эмоциональные связи между начальником и помощниками.

При подходе к царству Якуб-бека Джеты-шаар стало ясно, что на сей раз Пржевальский промахнулся с выбором. Один из юнцов, Повало-Швыйковский, оказался совершено негодным к выполнению своих обязанностей.

«Вступление наше на Юлдус ознаменовалось крайне неприятным событием, — сообщал Пржевальский. — Мой помощник Повало-Швыйковский, почти с самого начала экспедиции не мог выносить трудностей пути. Я вынужден был отправить его обратно к месту прежнего служения. К счастью, другой мой спутник, вольноопределяющийся Эклон, оказался весьма усердным и энергичным юношей. При некоторой практике он вскоре сделается для меня прекрасным товарищем» (цит. по: Хмельницкий 1950: 193).

А в дневнике (за 20 сентября) описывает это более откровенно:

«Тяжелый день. Сегодня я отправил обратно в Кулю, а оттуда в полк, Швыйковского, оказавшегося совершенно негодным для экспедиции по своей умственной ограниченности и неспособности к какому-либо делу. Бедный Евграф не может препарировать птиц, стрелять или ориентироваться на местности — ничего… Я вынужден был прогнать его как человека совершенно бесполезного. Тяжело мне было решиться на это. Евграф ко мне лично привязан, притом он доброй души… Я отправил Евграфа, хотя вчера вечером и сегодня утром я плакал несколько раз как ребенок… Дал ему прогоны и жалованье, всего 800 рублей, причиной везде выставил болезнь» (цит. по: Гавриленкова 1999: 60; Rayfield 1976: 92).

Тут уже совершенно ясно, что мотивом выбора помощников не была пригодность к выполнению ответственных задач. Она могла проявиться, а могла и не проявиться. Важнее были другие критерии — душевная доброта и нежное отношение к Пржевальскому лично. И согласитесь, странную картину представляет собой начальник дорогой и опаснейшей экспедиции, который плачет вечер и утро, отправляя из экспедиции негодного сотрудника — мальчишку из соседнего имения, чем-то ему полюбившегося. Чем?

Можно и тут найти приличные психологические мотивировки. Ну, чувствительный попался герой-начальник. Ну, наобещал мальчишке из сосед него имения с три короба, а теперь приходится изгонять его (долг превыше всего). Но кого брал-то в экспедицию — не видно было, что ли, что тот ничего не умеет? И плакать «как ребенок» все-таки совсем неуместно, каким бы тот ни был нежно любящим и податливым. Пржевальский явно оплакивал свои надежды насладиться «свободной жизнью» вне цивилизации сполна.

Так или иначе, русская экспедиция, теперь в составе 13 человек, достигла Лоб-Нор, посетила Джеты-шаар, который распался вскоре после ухода их оттуда (Якуб-бек был убит), и Пржевальский наметил путь в Тибет.

Но в Кулю Пржевальский и Эклон привезли мучительную болезнь — зуд с лихорадкой. «От этого проклятого зуда нет покоя ни днем, ни ночью», — сетует Пржевальский. Советские биографы умалчивают некоторые подробности, но американский биограф сообщает их. Это был зуд мошонки. Жара усиливала это заболевание — зуд распространялся на все тело. В дневнике Пржевальский записывает: «Мои тестикулы ужасно чешутся, как раньше, я мою их каждые вечер и утро в табачном отваре — это не приносит ничего хорошего… «(Rayfield 1976: 104). Мылся солью и квасцами, мазался дегтем и купоросом — никаких результатов. Добавился абсцесс на одной ягодице. У Эклона тестикулы чесались, но стали проходить. Два казака — Урусов и Чебаев — также подхватили это заболевание. Наконец, Пржевальский как-то справился с этой напастью с помощью йодистого калия — пил его, горло болело, а кожа стала выздоравливать. Может быть, болезнь прошла не от этого лекарства.