Рудольф вырвался из СССР на свободу, но нес с собой груз советского воспитания, по виду интернационального, а по сути интершовинистического.

Между тем болезнь прогрессировала. Несколько месяцев доктор Канези лечил его инъекциями НРА-23 и полагал, что вылечил, не зная, что размножение вируса возобновляется тотчас по пре кращении инъекций. Состояние больного стало сказываться на его внешнем виде и возможностях. Нуреев продолжал выступать, но пресса писала, что нестерпимо наблюдать за его тяжеловесными прыжками. Весной 1985 г. во время выступления в «Ромео и Джульетте» началась пневмония. Он танцевал с температурой сорок. А в промежутках лежал за кулисами, дрожащий и закутанный в одеяла. Говорил, что мать его бы вылечила — растерла бы грудь гусиным жиром, напоила бы горячим чаем с лимоном и медом, и все бы утряслось.

Зимой 1987 г. он потребовал, чтобы Канези вводил ему АЗТ, новое лекарство от СПИДа. Канези не решался: АЗТ был еще недостаточно опробован. Но Нуреев заставил его делать инъекции — он готов был идти на риск. Ведь альтернативой была смерть. Договорились, что Канези предупредит его, когда надо будет приводить дела в порядок.

Он стал тяготиться своим образом жизни, мечтал о семье и наследнике. Но мечты эти были весьма своеобразны. Он предлагал Жюду жить одной семьей, включающей Флоранс (жену Шарля) и детей. «Купим замок в Бордо…». Даже предлагал завести общего ребенка: «Мы наполним нашей спермой пробирку, смешаем все, а потом введем это Флоранс». Но Канези охладил его пыл, указав, что это будет заражение СПИДом и матери и ребенка. Незадолго до смерти Нуреев сделал Жюда наследником своих балетов.

Несмотря на свою инфицированность, Рудольф, верный своему эгоизму, продолжал поиски случайного секса в парках и барах. Но, приближаясь к 50, он уже не был привлекательным. Лицо стало морщинистым, волосы редкими и зачесанными на лоб, чтобы скрыть лысину. Хореографу ван Данцигу он пожаловался: «Никто мною больше не интересуется. Даже как любовником. Я слишком стар».

В 1988 г. он танцевал снова «Жизель» в Нью-Йорке. После первого акта он вернулся за кулисы изможденным. По воспоминаниям его друга, «он пришел в поту, тяжело дыша… Я подошел и спросил: «Руди, ты в порядке?» Он стоял согнувшись, упершись руками в колени, пытаясь выровнять дыхание. Посмотрел на меня и почти улыбнулся: «Я очень устал сегодня вечером». Когда друг удивился, Рудольф пояснил: «Я трахался всю ночь и все утро, до самой репетиции, у меня совсем не осталось сил». Я спросил: «Рудольф, неужели тебе никогда не бывает достаточно секса?» Он посмотрел на меня и коротко ответил: «Нет». И добавил: «Разница в том, что ночью трахал я сам, а утром трахали меня» (Стюарт 1998: 213). О риске заражения других он просто не думал.

В этот период ряд смертей близких поставил его перед проблемой собственного конца. В 1986 г. от рака легких умер Эрик Брун. То, что он умер так быстро, родило подозрение, что он умер от СПИДа. Подтверждением была смерть через два года его последнего любовника Константина Палсаласа при явлениях слабоумия и паранойи, характерных для СПИДа. В 1987 г. в условиях перестройки Нурееву разрешили посетить умирающую мать. Она была парализована и прошептала дочери: «Он настоящий?» Она узнала его: «Это был Рудик» — прошептала она дочери. Умерла она через три месяца после его приезда. В феврале 1991 г. умерла Фонтейн, умерла в нищете, причем Рудольф и не подумал ей помочь. За месяц до ее кончины Рудольф посетил ее, но на похороны не поехал. Он боялся взглянуть в лицо смерти.

В последний год перед смертью он вдохновился идеей стать дирижером и стал брать уроки дирижерского искусства. Более того, успел начать дирижерскую карьеру несколькими крупными концертами. Еще раз посетил Санкт-Петербург, но уже как частное лицо. Побывал у друзей, они повели его в Военно-Медицинскую академию: у него опять была пневмония. Едва сел в самолет. В Париже обнаружили перикардит — обычное осложнение СПИДа. Прооперировали. Канези сказал ему, что время, о котором они говорили (приводить земные дела в порядок), пришло.

Но «жидовская пизда» Херман, понимая, что это его последние поездки, пригласила его в Нью-Йорк продирижировать прокофьевским балетом «Ромео и Джульетта» в «Метрополитен-опера». Во фраке и белом галстуке он поднялся на подиум и, поддерживая себя левой рукой, правой поднял палочку. Для многих присутствующих не столь важно было, как он дирижирует, сколь то, что он дирижирует вообще. А он еще поехал в Вену дирижировать программой из Моцарта и Россини. Но там он уже не мог размахивать рукой, а только двигал пальцами.

На вечере после гала-спектакля поставленной Нуреевым «Баядерки» со своим другом Мари- Элен де Ротшильд.

Осталось еще посетить премьеру его постановки балета «Баядерка» в Гранд-опера. Он смотрел премьеру из ложи, где он возлежал на диване. После спектакля его перенесли на сцену и усадили на трон. Там под овации ему поднесли орден и ленту Командора искусств и науки, с благодарностью выступал министр.

Затем Рудольф отправился домой в парижскую квартиру, куда к нему съехались его родствен ники (сестра, племянницы), оттеснившие друзей и пытавшиеся лечить его по своим понятиям — жирным куриным бульоном, от которого его тошнило. Он быстро угасал и 6 января 1993 г. тихо скончался. Ему было 54 года, и рядом с ним был его любимец Шарль Жюд.

На похоронах был весь парижский, лондонский и американский бомонд, мужчины в черных костюмах и дамы в норках и соболях, а около гроба стояли сестры и племянницы в шерстяных кофтах и косынках. Два мира, сквозь которые он пронесся метеором, сея восхищение, возмущение и скандалы.

Он был первопроходец во всем. Первым из мужчин в балете он стал танцевать приподымаясь подобно балеринам, сломав традицию приземленного мужского танца, ориентированного прежде всего на поддержку и поднятие балерины. Первым из звезд балета бежал на Запад (в 1961 г.) и сделал там сказочную карьеру, проложив дорогу другим (за ним устремились Макарова в 1970, Барышников в 1974 г., Годунов и супруги Пановы в 1980-х, художники, как Шемякин, философы, как Зиновьев, музыканты и др.). Это была трещина в советской системе тоталитарной власти, пусть только трещина, но из таких трещин сложился крах режима. Нуреев был, увы, первым из россиян, кто подхватил СПИД, но был, кажется, и первым из мировых светил, кто смог преодолевать СПИД в течение тринадцати лет — до 1993 г., неустанно работая.

После него балет изменился. Прежде всего, он стал сексуальнее, а исполнение мужских ролей стало ближе к женскому И другие танцовщики стали тоже становиться на высокие полупальцы, делать пируэты, как балерины, тянуться ввысь. «Когда он танцует, — говорила французская балерина Виолет Верди, — женщина рядом с ним воспринимается порой как излишество» (Стюарт 1998: 198). И это тоже сказалось — в Петербурге даже возник «Мужской балет» Михайловского, где все роли исполняют мужчины. Это, конечно, на грани пародии, но раньше сама возможность этого никому не приходила в голову.

До Нуреева большинство танцовщиков носили для благопристойности мешковатые штаны или особые трусы под трико. Нуреев одним из первых в России стал выходить на сцену в одном трико и бандаже. В 1972 году в «Спящей красавице» Нуреев сначала появлялся укутанным в длинную накидку. Потом он поворачивался спиной к залу и медленно опускал ее все ниже, пока она не застывала чуть ниже его четко очерченных ягодиц. В «Корсаре» он появлялся с полностью обнаженной грудью, в «Юноше и смерти» и «Дне фавна» — вообще обнаженным до пояса, в «Люцифере» — в одном бандаже. Все эти нововведения не прошли бесследно. В нынешнем балете одежды стали более легкими и прозрачными. Меньше грузных штанов, больше облегающих трико, создающих иллюзию нагого тела. Больше открытого мужского тела появилось на балетной сцене. Да и балерины укоротили свои пачки. Балетный танец стал ближе к стриптизу.