Пять лет армейской службы, видимо, как-то повлияли и на сексуальные вкусы молодого человека (ему же было в эти годы 17–22), но об этом в его писаниях полный молчок. Постоянное пребывание в чисто мужской грубой компании могло открыть ему секреты мужской любви, а полное молчание на темы, обычно задеваемые в рассказах о юности, наводит на мысль, что было в этой юности нечто необычное и неудобное для рассказов, но это все догадки и домыслы. Единственно, что наверняка можно сказать — это что разочарование в обществе, предающем собственные идеалы, должно было подпитывать в молодом сознании критический дух и в отношении сексуальной морали, навязываемой этим обществом.

Утоление умственного и нравственного голода, разочарование военной службой в мирное время вело к мыслям о жизненных перспективах, а страсть к охоте и любовь к природе навевали идею искать славу в путешествиях по неизведанным землям. Его привлекали не заморские земли, а окраины России — в тех направлениях, куда до него устремлялся Семенов-Тяньшанский.

Полагая, что из сибирских гарнизонов легче добиться командировок в Центральную Азию, он подал рапорт с просьбой перевести его на Амур.

Ответом был арест на трое суток: младшему офицеру не подобает выбирать, где служить. Ясно, что нужно было добиться сначала более высокого статуса.

Тогда он стал готовиться к экзаменам в Академию Генерального штаба. В 1861 г. прибыл в Петербург, сдал экзамены и поступил. В 1863 окончил Академию (по указанным причинам досрочно) и был произведен в поручики. Один товарищ описывает его внешность в это время (т. е. 22–24 года): «Он был высокого роста, хорошо сложен, худощав, симпатичен по наружности и несколько нервен. Прядь белых волос в верхней части виска при общей смуглости лица и черных волосах привлекала к себе невольно внимание» (Хмельницкий 1950: 35).

В конце 1864 г. Пржевальский получил направление в Варшавское юнкерское училище преподавателем географии. Он прослужил тут несколько более двух лет. Впервые он занят тем, что близко его интересам, и окружен молодежью, которая ему, видимо, импонировала. Он был любимым учителем для своих юнкеров. Написал для них «Учебник всеобщей географии». Мог отдыхать только в компании юных. Они приходили к нему домой, где их принимал его слуга Заикин. Слуга их удерживал в тишине, пока хозяин в кабинете заканчивал работу. Затем хозяин выходил, все собирались в гостиной, где угощались и смотрели книги — Гумбольдта, Риттера, художественную литературу — Байрона, Лермонтова, Гюго. Пржевальский ел яблоки и пил грушевый настой кружку за кружкой. В 9 часов Пржевальский расставался с гостями и ложился спать.

Один из учеников Пржевальского вспоминал: «Система поблажки любимчикам находилась у него в полном отсутствии». Это не значит, что любимчиков не было. «Он был вполне беспристрастен и зачастую ставил единицу и нуль самым любимым юнкерам… Часто посещавшему его и довольно близко к нему стоящему юнкеру К. пришлось остаться на второй год за то, что не выдержал экзаменов именно по истории и географии (Гавриленков 1989: 17). Что это за юнкер К. и сколь близко он стоял к Пржевальскому, мы не знаем.

В Варшаве Пржевальский познакомился с видным орнитологом Тачановским, который обучил его препарированию птиц и набивке чучел. Тогда же был принят в Географическое общество. В Варшаве он снова подал просьбу о переводе в Сибирь. На сей раз просьба была удовлетворена.

Итак, до этого момента в его жизни встречаются ситуации, когда возможны какие-то гомосексуальные переживания, но никаких доказательств, что они на деле были, нет.

В январе 1867 г. Пржевальский отправился в Сибирь, на Амур. По дороге, в Москве, встретился с Семеновым-Тяньшанским и попытался добиться от Географического общества ассигнований на путешествие в Центральную Азию, но Семенов счел молодого человека излишне самонадеянным, и ассигнований от Географического общества Пржевальский не получил. Зато на месте, в Иркутске, в штабе Сибирских войск, в мае того же года он получил командировку на обследование Уссурийского края. Военных, конечно, интересовали разведывательные данные о маньчжурах и корейцах, а самого Пржевальского — ботаника, зоология и геология, но эти задачи были совместимы.

Предстояло выехать на берега Тихого океана, к границам Кореи.

«На меня выпала завидная доля и трудная обязанность, — писал Пржевальский своему другу Фатееву, — исследовать местности, в большей части которых еще не ступала нога образованного европейца. Тем более, что это будет первое мое заявление о себе ученому миру, следовательно, нужно поработать усердно» (Хмельницкий 1950: 41).

Важно было тщательно и осмотрительно выбрать спутников для такого ответственного путешествия, особенно основного помощника. Преодолевать предстояло тысячи километров на утлых лодках, пешком и на лошадях. В пути ожидали встречи с тиграми и медведями, а также неведомо было, как отнесутся к непрошеным гостям маньчжуры и корейцы, да и китайские власти. Выбор свой Пржевальский описывает в автобиографии так: «Тут случайно зашел ко мне из штаба Ягунов, только что поступивший в топографы. Мы разговорились. Ягунов настолько понравился мне, что я предложил ему ехать со мной на Уссури, тот согласился» (Хмельницкий 1950: 40). Пржевальский наскоро обучил Ягунова снимать шкурки животных, сушить растения. И положился во всем на него.

Н. М. Пржевальский. 70-е годы XIX века.

А теперь существенная деталь: Николаю Ягунову было к этому времени 16 лет.

Можно, конечно, подыскать оправдания для столь странного выбора. Ну, разочаровался человек в своих взрослых товарищах по военной службе. Ну, уверовал в Варшаве в своих юнкеров, в надежность молодежи. Ну, сумел за короткую беседу разглядеть в сыне бедной ссыльной вдовы недюжинные качества. Ведь выбор оправдался! Все это возможные основания выбора, и не обязательно подозревать за выбором сексуальные мотивы. Но и это возможно. Возможно, что жаждущий вырваться на простор Азии поручик, имеющий какой-то эмоционально обнадеживающий опыт общения со своими юнкерами в Варшаве и никак не связанный с женщинами, по крайней мере проникся внезапной симпатией к этому парнишке. Симпатией столь сильной, что она заставила позабыть простые истины житейской мудрости: молодо-зелено, молоденький умок — что весенний ледок. И вполне возможно, что тайным внутренним теплом, согревающим эту симпатию, были сексуальные вкусы и сексуальные надежды. Я это высказываю пока только как одну из возможностей.

Но есть очень большая вероятность того, что именно эти надежды оправдались. Потому что уже вскоре мальчишка Ягунов был с 28-летним офицером Пржевальским на ты. В экспедиции к концу дня после длинного перехода все очень уставали, а Пржевальский требовал идти дальше. Ягунов обыкновенно начинал уговаривать его, и это засвидетельствовано воспоминаниями самого Пржевальского в книге «Путешествие в Уссурийском крае»: «Надо остановиться, сегодня и так уже много прошли, а ТЕБЕ бы все больше да больше. Другого такого места не будет, а здесь, ПОСМОТРИ, как хорошо!» (шрифтовое выделение мое. — Л. К.). Пржевальский чаще всего оставался глух к увещеваниям, но «иногда соблазн был так велик, что по слабости, присущей в большей или меньшей степени каждому человеку», наконец подавал сигнал остановиться на ночлег «ранее обыкновенного времени».

Опять же можно подыскать правдоподобные объяснения. Ну, сдружились в дороге. Ну, не столь уж большое значение придавал интеллигент Пржевальский субординации. Но все же это как-то странно. Ведь Пржевальский очень настоятельно советовал хранить в экспедиции твердую дисциплину и утверждал, что лучше, чтобы члены экспедиции были военными: дисциплины больше. А тут мальчишка при нижних чинах обращается запросто на ты не просто к взрослому, но к офицеру, которого ему следовало бы называть «Ваше благородие» или, по крайней мере, по имени-отчеству! А вот если предположить, что между Пржевальским и Ягуновым установились интимные отношения, тогда изменение в языковом общении естественно, хотя и неразумно. В таких случаях, вероятно, трудно удержать подростка от перехода на ты (подростки обычно весьма озабочены своим статусом).