Итак, остаются две книги с разбором этой стороны жизни Нуреева. В обеих, однако, как и везде вообще, подспудно проходит мысль, что хоть Нуреев и был чрезвычайно эротичен, даже сексуален в своем творчестве, гомосексуальность Нуреева, если и отразилась как-то в его творчестве, то незначительно, в несущественных деталях, и, за исключением смертельной болезни, не сыграла существенной роли в его судьбе. А если и сыграла какую-то роль, то скорее отрицательную — мешала его творчеству, отвлекала от работы, портила отношения с людьми, создавала плохое реноме и в конце концов погубила. Не сказывается ли в этой трактовке традиционная неприязнь общества к гомосексуальности?
Более того, в книге Дианы Солуэй весьма настойчиво проводится мысль, что — вопреки тому, как принято толковать психический склад Нуреева, — женщины играли в его жизни гораздо более важную роль, чем мужчины, что он с юности влюблялся именно в женщин, всю жизнь имел любовниц-женщин и к старости его окружали именно женщины. А мужчины были — за редкими исключениями — так, для развлечения, для разрядки и для услужения. Правда, эта концепция основана на показаниях самих женщин, претендовавших на право считаться возлюбленными Нуреева, а таких было немало и они весьма откровенны в своих воспоминаниях — готовы рассказывать всю правду и даже больше чем правду. Тогда как из мужчин вытянуть показания подобного рода, естественно, гораздо труднее — они предпочитают молчать о своих отношениях с Нуреевым и более откровенны лишь в воспоминаниях о его связях с другими.
Не приходится спорить с тем, что СПИД погубил танцовщика, и что если бы Нуреев не был гомосексуальным, он вряд ли заболел бы так рано. Но вопрос о том, каково соотношение гомосексуальных и гетеросексуальных компонентов в ориентации Нуреева, как вообще отразилась гомосексуальная сторона его личности на его творческом облике и какую роль сыграла в его жизни, — это все заслуживает более продуманного разбора.
2. Уфимское детство
Родившись весной 1938 г. где-то в Сибири, в поезде, мчащемся во Владивосток, Рудольф Нуреев был как бы самой судьбой предназначен к скитальческому образу жизни и космополитизму В детстве его не раз перевозили — из Владивостока в Москву, оттуда в эвакуацию в Уфу. Он был и позже легок на подъем. Перебрался из Уфы в Москву, но не зацепившись там, рванул в Ленинград, учиться балету. К бегству в Париже он был в какой-то мере подготовлен своей натурой. Он не боялся новой среды. В будущем, когда он сказочно разбогатеет, у него окажется семь домов в разных странах и на разных континентах, он будет жить то в Париже, то в Лондоне, то в Нью-Йорке, иметь свой собственный остров в Италии и австрийское гражданство, но у него так и не будет своего отечества. Когда он посетил родину в конце своей жизни, в 1989 г., он огляделся вокруг, посмотрел на обшарпанные дома, на своих замызганных родственников, побывал в убогих квартирках друзей и прошептал своему телохранителю и массажисту Луиджи: «Почему мы не возвращаемся в
Италию? Что мы тут делаем?» — «Но это твоя страна», — возразил Луиджи. — «Нет, — ответил Нуреев, — больше не моя» (Солуэй 2000: 545).
В своей автобиографии, написанной вскоре после его побега на Запад, он подчеркивает три особенности своего детства — ужасающую бедность, татарские национальные качества (гордость, темперамент, хитрость) и рано проявившуюся любовь к танцу. Все три основаны на реальной действительности, но Нуреев совершенно обошел другие особенности своего детства. У него в детстве сложились те обстоятельства и проявились те качества, которые считаются у психологов характерными для формирования гомосексуальной психики и которые получили название «синдром девчонки в штанах» или «прегомосексуального мальчика» (Клейн 2000: 242–243). Рудольф был одним мальчиком в семье, состоящей полностью из женщин — мать и три старших сестры. Отец долго отсутствовал (был в длительных командировках, а затем на фронте). Появившись, не мог наладить общение с сыном — не одобрял его пристрастие к танцу, считая это женским занятием, обзывал его «балериной». Никак не мог приучить его к «мужским» занятиям — охоте, рыбалке.
В дошкольное время Рудик рос слабым и хрупким, а это делало его объектом насмешек для сверстников. Он не мог играть в коллективные соревновательные игры с ними и, обидевшись на насмешки, бросался на землю и плакал. Предпочитал компанию девочек — сестер и их подружек, хотя и они звали его плаксой. В школе тоже ребята потешались над ним, но не за бедность, как он пишет в автобиографии, а за то, что он носил девчоночью одежду — своих старших сестер. Он остался нервным и, если задеть его, готов был упасть, кричать и дико плакать, чтобы показать всем, что его обидели. В школе и во дворе ребята издевались над ним за неспособность к спортивным играм и неумелое выполнение гимнастических упражнений.
Единственной отдушиной для него были школьный танцевальный кружок и занятия по танцам в Доме пионеров. Это ему давалось, и тут он чувствовал себя на высоте. Между тем в школе на занятия танцами всегда гораздо легче заполучить девочек, чем мальчиков. Настоящим потрясением было для него посещение балета в Башкирском оперном театре. Он впервые оказался в таком роскошном зале — с хрустальными люстрами и бархатными сиденьями. «Я лишился дара речи… Я услышал «зов» «(Нуреев 1998: 61). Когда его сестра Роза приносила домой балетные костюмы и показывала их Рудику, он был в трансе. «И наступал момент райского блаженства. Я раскладывал их на кровати и разглядывал — просто пожирал глазами… Часами я разглаживал их, обонял их запах. Я был словно в наркотическом опьянении» (Там же, 63). Сейчас мальчики стали более пристрастными к одежде, к «тряпкам», а тогда это было чисто девчоночьей чертой.
Для мальчиков, развивающихся по гомосексуальному пути, характерно сравнительно раннее появление сексуальных интересов, реакций и мастурбации. Пока Рудик был в детском саду, баню он посещал по воскресеньям вместе с сестрами и матерью — естественно, женское отделение. Когда же он перешел из детского сада в школу, еженедельно в баню его стал водить с собой отец. Впоследствии Нуреев рассказал Кеннету Греву, в которого был влюблен, как однажды, когда отец мыл его, у сына возникла эрекция. Отец был так рассержен, что по возвращении домой побил его (Солуэй 2000: 44). Это, конечно, глупо, но отец уловил, что тут есть какая-то ненормальность: в мужском отделении эрекции у мальчика возникать вроде бы нет повода — не на кого.
В подростковом возрасте он занимался мастурбацией в уборной, которая помещалась на улице. Очевидно, это занятие требовало длительного уединения. Как он рассказывал позже приятелю, однажды он услышал шаги и через щель увидел приближающегося отца. Отец нетерпеливо стукнул в дверь. Рудик специально стал удовлетворенно постанывать, чтобы отец понял, чем он тут занят (Там же, 62). Это был своеобразный бунт против отца.
На этом фоне аномалией в развитии подростка можно считать его неучастие в обычных подростковых ухаживаниях за девушками — об этом его равнодушии единогласно свидетельствуют бывшие соседи и друзья. Никаких свиданий, никаких любовных записочек. Девочки его не волновали.
Вопрос о юношах остается без ответа. В автобиографии Нуреев пишет, что был в детстве и отрочестве предельно одинок. Однако опросом бывших соучеников и соседей установлено, что с детских лет и до позднего отрочества у него был один очень близкий и верный друг Альберт Арсланов, татарский мальчик, черноволосый с бархатными черными глазами, живший по соседству. Видимо, сочиняя свою автобиографию вскоре после побега, Нуреев умолчал об этой дружбе, не желая подвергать друга неприятностям. Через много лет, Арсланов подтвердил, что оба друга сидели в школе за одной партой и были неразлучны во всем, вместе увлекались занятием танцами, вместе поступали в кружки.
В интервью, которое у него взяла Солуэй, приехав в Уфу, Арсланов уверял, что оба никакого представления о гомосексуальных отношениях не имели, и даже что никаких разговоров на сексуальные темы у них с Рудиком не было. Поскольку, по меньшей мере, последнее (то есть показание, что разговоров таких не было — это с 8 и до 17 лет!) маловероятно, очевидно, что Арсланов в своем интервью попросту не был вполне откровенен. Действительно, зная наши провинциальные нравы и представления, можно с полным основанием предположить, что пожилой татарин не собирался выкладывать столь интимные подробности приезжей иностранке для публикации в мировой печати. Уж если Рудольф и от отца-то мастурбацию не скрывал, то, надо полагать, от близкого друга скрывал и того меньше. Зная, сколь необуздан и ненасытен был впоследствии Рудольф в своих гомосексуальных похождениях, можно предположить, что в такой долгой и тесной дружбе с одним и тем же мальчиком — подростком — юношей он должен был раскрыться и в этом плане, но как далеко это могло зайти, сказать невозможно — это зависит и от второго участника. Разумеется, это все одни предположения, основанные на косвенных аргументах. Никаких прямых показаний у нас нет.
