Отставленную и упрятанную в суздальский монастырь жену Евдокию царь, казалось, забыл. По прошествии многих лет Евдокия сбросила монашеское одеяние и увлеклась майором, присланным в Суздаль для набора рекрутов. Майор Степан Глебов пожалел тридцативосьмилетнюю бывшую царицу, подарил ей меховую одежду, и с этого начался их роман. В письмах она исходила от любви: «Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя!.. Уж мне нет тебя милей, ей Богу! Ох, любезный друг мой! За что ты мне таков мил?» Степан был женат. Евдокия считала, что это не повод для разлуки: «Что я твоей жене сделала? Какое ей зло учинила?» Через восемь лет роман их открылся. Петр боялся, что Евдокия вела козни с расчетом на заговор царевича Алексея, и подверг Глебова ужасающим пыткам, но не выявил ничего сверх любовной связи. Пытали и пятьдесят монахинь — как свидетельниц, они подтвердили отсутствие заговора. Тем не менее Евдокию сослали в более отдаленный монастырь на Ладоге, а умирающий от пыток Степан Глебов был посажен на кол. Чтобы он не умер слишком быстро на жестоком морозе, его заботливо укутали в меховую шубу, такие же сапоги и шапку. Меры оказались успешными: казнь началась в три часа дня, умер он на следующий день в семь вечера.

Опала на Анну Монс не коснулась ее брата, столь же красивого. Он стал камер-юнкером Екатерины и самым доверенным и влиятельным лицом при ее дворе. Через него добивались приема у императрицы, а уж через нее старались повлиять на решения Петра. Воспользовавшись своим положением, Виллим Монс брал огромные взятки («подарки») у всех, даже у знатнейших персон, не исключая Меншикова. В обстановке всеобщей продажности и подкупности это сошло бы ему с рук, но за этим стоял его тайный роман с Екатериной. Ей тоже перепадало золото от взяток.

Монс сочинял стихи. В них содержится признание:

(Итак, любовь — моя погибель! Я питаю в своем сердце страсть, в ней будет причина моей смерти! Моя гибель мне известна: я дерзнул полюбить ту, которую должен был только уважать). (Либрович 1991: 32).

Некий донос открыл Петру глаза. 20 ноября 1724 г. он поужинал с Екатериной и Монсом, спросил, который час. Екатерина, посмотрев на подаренные мужем часы, ответила: «Девять часов». Петр, взяв у нее часы, перевел стрелку и сказал: «Ошибаетесь, 12 часов, и всем пора идти спать». Все разошлись, и через несколько минут Монс был арестован у себя в комнате. Когда его привели к Петру и Петр взглянул ему в лицо, в его свирепых глазах Монс прочел свою судьбу и упал без чувств. Он признавался без пыток. Имя Екатерины не фигурировало ни в вопросах, ни в ответах. Монса обвиняли только во взяточничестве. Он был приговорен к смерти и казнен на плахе.

Екатерина стойко переносила все. Французский посол Кампредон доносил во Францию: «Хотя государыня скрывает по мере возможности свое горе, но оно написано у нее на лице». В день казни Монса она безмятежно разучивала менуэт с княжнами. После казни царь велел заспиртовать отрубленную голову Монса и выставить ее в покоях императрицы. Они почти не разговаривали и не спали больше вместе. Каждый день царь бывал у Марии Кантемир. Только в январе 1725 г. состоялось примирение супругов. Царица долго стояла на коленях, вымаливая прощение. Это было за месяц до смерти Петра. Вот почему царь так долго колебался и не составлял завещания, откладывая передачу ей власти, казалось бы, подготовленную коронацией Екатерины. По сложившейся позже легенде, он только умирая решил написать слабеющей рукой, кому он все оставляет. Нацарапал «Отдайте все…» — и рука упала. Так и осталось неясным — кому. Если это и миф, то хорошо вписанный в историческую ситуацию.

Это Меншиков в решающие минуты поддержал кандидатуру Екатерины против других наследников.

Общеизвестно, особенно после романа Алексея Толстого и кинофильмов, что лучшим другом Петра — до гробовой доски — был Александр Данилович Меншиков (Порозовская 1895/1998), совершивший благодаря этой дружбе головокружительный взлет от мальчишки-пирожника до светлейшего князя и фельдмаршала, чей роскошный дворец и сейчас стоит на берегу Невы — одно из немногих зданий, сохранившихся от Петровской эпохи. Отец его был капралом Преображенского полка, конюхом и приторговывал среди солдат. Это его пирожки мог разносить Алексашка. Мать была, по-видимому, соблазнена капралом еще в девичестве, и грех закрыли свадьбой. Это видно из замечания царя Екатерине, которая не раз заступалась за проворовавшегося Меншикова: «Меншиков на свет явился таким же, каким живет век свой: в беззаконии зачат, в грехах родила мать его и в плутовстве скончает живот свой…».

Юноша, бойко торговавший пирожками, понравился Лефорту, и тот взял его к себе в услужение, а у Лефорта в 1689 г. он приглянулся Петру. Именно приглянулся, потому что кроме смазливой наружности у юного слуги не было ничего, что могло бы оправдать внимание царя. Алексашка, как его звали в юности, был моложе царя на год и отличался чистоплотностью и особенной элегантностью, необходимой для торговца вразнос. Он не получил никакого образования и всю жизнь оставался почти неграмотным. Письма диктовал секретарю и мог лишь вывести свое имя и одно — два слова. Совершенно непонятно его влияние на такого человека, как Петр, — столь ценившего образование!

Александр Данилович Меншиков

Но Меншиков был толковым, очень пронырливым и безусловно преданным слугой и очень скоро стал больше чем слугой. В 1693 г. он числился бомбардиром Преображенского полка. Ко времени Великого посольства был денщиком и спал у кровати царя. Он был самым доверенным исполнителем любого пожелания юного государя. Повсюду следовал за ним, как тень, под Азовом жил с ним в одной палатке. С 1700 года стал его домоправителем. Многие величали его уже Данилычем.

В сердце Петра он определенно занял совсем особое место. В письмах (с 1700 по 1703 г.) Петр называл его «мин херц» (сердце мое), «мейн херцхен» (мое сердечко) или «мейн херценкин» (буквально: дитя моего сердца, хотя и на ломаном немецком). Это не обращение к другу — так пишут к возлюбленным. Но это был, по-видимому, уже конец чисто любовной связи, после чего отношения перешли в тесно-дружеские и родственные. Через год Алексашка был уже «mein beste Freint» (мой лучший друг) или «мейн липсте камрат» (мой любимейший товарищ), а еще позже «min Brudder» (брат мой). Эти эпитеты царь не давал больше никому. Соответственно и Алексашка обращался к Петру запросто: «Мой господин капитан, здравствуй!» и подписывался просто именем, без льстивых добавлений, подобающих подданному, — как, скажем, унижал себя знатнейший боярин фельдмаршал Борис Шереметев: «наиподданнейший раб твой», «Ваш холоп Бориско».

Заканчивались письма царя к Меншикову словами: «О чем больше писать оставляю, токмо желаю вскоре, что дай Боже, в радости видеть вас». «Здесь все добро, только дай Боже! видеть тебя в радости; сам знаешь…». «В болезни моей не меньше тоска разлучения с вами, что многажды в себе терпел; но ныне уже вяшше не могу; извольте ко мне быть поскоряе, чтобы мне веселяе было» (Порозовская 1895/1998: 153). Оба поклялись не жениться один раньше другого. А собственно, с чего бы это?

Уже в 1706 г. царь повелевал главнокомандующему своей армии Огильви слушаться «слов господина моего товарища», исполнять его приказы.

В 1703 г. оба друга в один и тот же день получили высшую награду России орден Андрея Первозванного. Еще в 1702 г. из уважения к Петру император Священной Римской империи присвоил Меншикову титул графа. В 1707 г. император Иосиф пожаловал ему титул светлейшего князя Священной Римской империи. Через два года, одержав победу над шведами при Калише, бывший пирожник становится князем Ижорским, герцогом Ингерманландии. В Полтаве Петр пожаловал его чином фельдмаршала. Меншиков оказался подполковником Преображенского полка (полковником впоследствии всегда был сам царь), генерал-губернатором Петербурга, генералиссимусом.