В 1918 г. Есенин писал Клюеву:

«Теперь любовь моя не та…» Значит, была всё-таки «та»? А Клюев действительно тужил.

Надеялся, что вернется. Потом опубликовал поэму «Четвертый Рим», целиком направленную против Есенина, с его новым обликом — цилиндром и лаковыми башмаками.

Но Есенин уже был женат — не на Клюеве. Ну, Клюев не ушел в монастырь. Уже в 1920 г. он пишет приятелю Н. Н. Ильину: «Я, грешный человек, не отказался бы от мальчишки коричневотелого и с глазами ребят-дикарей». А еще через год-другой посвящает стихотворение молодому крестьянскому писателю Николаю Архипову — «моей последней радости». Очень плотское стихотворение:

«Четвертый Рим» весь посвящен Архипову и живописует его тело, полнится культом мужского тела, радостями его познания, метафорами секса:

У Клюева была своя дорожка, с которой он не сворачивал. Есенин искал свое счастье на другой.

Невропатичность Есенина была настоена на болезненном самолюбии. Он жаждал славы, пусть даже скандальной, лишь бы быть в центре внимания. Называл себя «первым поэтом России», но в то же время был неуверен в себе, впечатлителен и обидчив. Поэтому при всей внешней общительности был скрытен и замкнут. Его приятель Устинов писал: «Есенин вообще был очень хитер и очень подозрителен. Он умел замечательно притворяться, знал людей».

По словам его переводчика Ветлугина, Есенин «презирал деревню, он видеть не мог луга и равнины, его претило от запаха сена». Но он уловил, чего ждали от «деревенского гения», что было нужно литературной среде и притворился поэтом «от земли».

У его любви и дружбы всегда был в основе какой-то эгоистический интерес, перспектива целенаправленности к некой личной цели. «Обычно любят за любовь, — замечал его друг Мариенгоф. — Есенин никого не любил, и все любили Есенина». Никого не любил? Нет любил — себя. Поэта в себе и особенно — себя в поэзии.

«Ни к кому я так не ревновала Сергея, — пишет влюбленная в него Надя Вольпин, — ни к одной женщине, ни к другу, как к зеркалу да гребенке. Во мне все сжималось от боли, когда он, бывало, вот так глядит на себя глазами Нарцисса и расчесывает волосы. Однажды я даже сказала ему полушутя (и с болью):

— До чего у нас с вами сходный вкус! Я люблю Сергея Есенина — и вы». Лукьянов (2000: 20) с хорошим основанием связывает нарциссизм и женственность натуры Есенина с проблемой его бисексуальности. Нарциссизм вообще может рассматриваться как один из путей к гомосексуальности (Клейн 2000: 501–508).

В пьяном виде был совершенно несносен. Тут уж его страсть принижать всех и возвеличивать себя вырывалась из-под контроля осторожности и неуверенности и выходила наружу: «Мне — Есенину — с вами разговаривать не пристало. Я — Есенин, а вы кто? Вы — ничего, нни-че-го!» «Ты кто такое? Говно, а я… я Есенин! Меня знает вся Россия!» (Лукьянов 2000: 206, 338). Дрался и скандалил по малейшему поводу, а если повода не было, находил его.

Порой бравировал гомосексуальным поведением. Повицкий вспоминает вечер в ресторане «Прага»:

«В зале между столиками начались танцы. Есенин поднимается, подходит к столику, за которым сидели двое молодых людей с дамами. Он кланяется и приглашает на модный танец не даму, а… молодого человека.

Тот, польщенный и обрадованный, поднимается, Есенин обнимает свою «даму» и изящно ведет с ней страстный танец. Публика в восхищении аплодирует. А к нам опять бежит встревоженный администратор и в волнении говорит:

— Смотрите, смотрите — что он делает! А ведь он дал слово вести себя прилично…».

Порою, наоборот, подчеркивал свою непричастность к однополой любви, но делал это не очень ловко. Так, его смущало то, что он живет у Городецкого, чья гомосексуальность была известна. Как вспоминает Лев Клейнборт (1998: 261–262), однажды Есенин при встрече сказал:

«— А Городецкому я в морду дал… да…

Я раскрыл глаза от удивления… Я считал, что его личная близость с тем же Городецким была ему на пользу. Но он это так принял…».

При людях он вводил Клейнборта в курс ссоры и без стеснения убеждал его:

«— Нет, с чем подойдут, с тем и отойдут.

И затем, уже ломаясь:

— Ну их… нешто сами себе не можем сделать удовольствие?»

Вполне в нарциссическом духе: гомосексуальности он противопоставлял онанизм. Любой обычный парень сказал бы: «Разве мало женщин вокруг?».

Очень характерно отношение молодого Есенина к женщине. Хорошо его знавший критик Клейнборт пишет о его почитании Блока. «Однако к «Незнакомке» он был равнодушен. И вместе с тем я вспомнил, что женщиной совсем и не пахнет в стихах самого Есенина, по крайней мере в тех, которые я знал. Место женщины у него занимала родина». «Кажется, женщины производили на Есенина действие отталкивающее», — вторил Борисов-Шерн. «Те, кто знал Есенина хорошо, — подтверждал Ивнев, — понимали, что он никогда не любил по-настоящему ни одну женщину».