Есть основания полагать, что русское язычество не отличалось по своему терпимому отношению к гомосексуальным связям от греческого язычества. Резкое осуждение их пришло на Русь с иудео-христианской традицией (тут как раз столкновение и противоречие с еврейской культурой) и было законодательно закреплено лишь при Петре I — в подражание западным законодательствам. До этого все иностранцы, побывавшие на Руси, единодушно изумлялись терпимому отношению русских к содомскому греху и его популярности в народе. В Польше его даже называли «русский порок». До нас дошли древние поучения отцов православной церкви, направленные на искоренение этого порока. Но Россия — единственная крупная европейская страна, где никогда не было смертной казни за содомию. Не сожгли ни одного содомита. В традиционной матерной брани выражения, связанные с ней («иди ты на…», «…сос» и др.), имеют унижающий смысл, но само их наличие говорит о том, что ко времени, когда они сформировались с таким смыслом (а это зафиксировано в допетровской Руси и связано с влиянием христианства), явления эти были достаточно широко известны и всем понятны.

С. А. Есенин.

Поэтому если мы найдем какие-то элементы гомосексуальности в личности и творчестве Сергея Есенина, это не только ничем не порочит образа поэта, — во всяком случае не больше, чем его всем известные пьяные скандалы (ряд уголовных дел), — но и никак не противоречит его отождествлению с русским национальным характером. Тем более, что в поведении и облике Есенина гомосексуальные черточки занимали, по крайней мере внешне, явно подчиненное место. Он воспевал любовь к женщинам, к сорока годам был четырежды женат, имел детей. Словом, был гетеросексуален по своей основной ориентации, но порой ему доставляла удовольствие и нетрадиционная любовь. Как и в целом русскому народу. Порой, иногда, кое-где. Вопрос лишь — в какой мере.

У Кона и даже Ротикова Есенин лишь нехотя поддавался приставаниям Клюева. Как пишет Ротиков, возможно, даже поколачивал его. Американцы Гордон Маквей (1976) и Саймон Карлинский (1976) гораздо определеннее пишут о гомосексуальной составляющей в жизни Есенина, но и они не могут отрицать гетеросексуальной основы.

Иное дело тогдашний вождь крестьянских поэтов Николай Клюев. Этот никогда не был женат, возможно, даже никогда не был близок с женщиной. Был сугубо гомосексуален. Что странно, потому что, по статистике, чем ниже социальный слой, тем меньше в нем распространена гомосексуальность. Меньше всего — в крестьянстве. Это, конечно, не по биологическим причинам, а просто потому, что заложенные в человеке биологические предпосылки здесь имеют меньше возможности проявиться. В низших слоях больше сказывается конформность, скованность сознания традиционными нормами, психологическая оглядка на родных и соседей. Скрытая гомосексуальность здесь, конечно, может проявиться вполне в избиениях жены, в уходах из дому, в пьянстве, но о том, что может быть иное удовлетворение сексуального чувства, человеку просто не приходит в голову, или он гонит от себя подобные мысли как полную несуразицу. И лишь очень смелый и необычный ум может решиться на осознание этого чувства и дать ему волю..

Таким и был Николай Клюев.

Клюев прежде всего мифотворец, и трудно разделить, что в его нарочито крестьянском образе от реальности, а что придумано. Все вошедшие в справочники сведения о том, что он из древнего старообрядческого рода, что происходит по прямой линии от протопопа Аввакума, что участвовал в хлыстовском «корабле», где слагал сектантские гимны, что готовился к самосожжению, затем что был в Соловецком монастыре и скитался по России и Востоку, — всё это известно только с его слов и никакими независимыми источниками не подтверждается. Может, что-то в этом и правда, но что — неизвестно. Андрей Белый и Алексей Толстой, Брюсов и Гумилев, Блок и Городецкий воспринимали его как крестьянского пророка. Иван Бунин и Максим Горький не доверяли, видели в нем хитроватого мужичка, эксплуатирующего наивную восторженность интеллигенции. А было в нем и то и другое.

Крестьянского рода, он происходит из глухой деревушки Вытегорского уезда Олонецкой губернии (ныне Вологодчина), род. в 1884 г. Когда он был уже подростком, семья переехала в деревню покрупнее, где отец стал сидельцем в винной лавке. Так сказать, спаивал народ. Мать была «плачеей» и «вопленицей» (опять же со слов самого Клюева). Николай недолго учился в церковно-приходской школе и двухклассном училище.

Неизвестно, слагал ли хлыстовские гимны, но, унаследовав от матери вдохновение, действительно начал слагать стихи, прежде всего о родной стороне, о природе. Противопоставлял ее далекому и чуждому городскому миру.

Это когда ему было 20.

С юности был глубоко религиозен, но не в ладах с официальным православием. Был ли он из старообрядцев или нет, состоял в «корабле» или нет, но что-то от раскольнического духа, весьма распространенного на русском Севере, в нем несомненно было. «Хлысты» его в самом деле привлекали, а в их культе истовая, фанатическая религиозность и стремление к духовному братству, к чистоте, к очищению сочетались с неканонической сексуальностью — по оценкам официальной церкви, «разнузданной»: в их радениях имели место и свальный грех и порою содомский грех. И неизвестно, что тут сказалось больше: воздействие хлыстовства на подростка или его собственная тяга к необычным страстям, которые в хлыстовстве оказались.

Всё это в неясном виде проскальзывает уже в его ранних стихах: «Голос из народа» (1910):

Или вот «Брачная песня» того же времени:

От раскольничества и старообрядчества происходит и мятежность Клюева. В годы первой русской революции он отдался борьбе с царизмом и попами. Связался с эсеровскими и социал-демократическими кружками, тоже рассматривая их как «братство», распространял антиправительственные прокламации среди крестьян, призывал к неповиновению властям. В январе 1906 года молодой Клюев (ему был 21 год) оказался под арестом и провел полгода в Вытегорской и Петрозаводской тюрьмах «Когда перевозили из острога в губернскую тюрьму, то заковали меня в ножные кандалы. Плакал я, на цепи свои глядя. Через годы память о них сердце мне гложет…».

В 1907 г. его забрили в солдаты. Но оружия он не мог брать в руки по религиозным убеждениям. За этот отказ опять попал в заточение. «Стал я отказываться от пищи, не одевался и не раздевался сам, силой меня взводные одевали; не брал я и винтовки в руки… Только ночью плакал на голых досках нар, так как постель у меня в наказание была отобрана». Такие слезливые молодые заключенные обычно служат в тюрьме объектом сексуального унижения. Блоку он писал в 1910: «Я все не могу отделаться от тюремных кошмаров…». По-видимому, тюрьма — это второй источник его ознакомления с нетрадиционной сексуальностью.