В публике творилось нечто неописуемое. Все повскакали с мест. Одни бешено аплодировали и кричали бис, другие свистели и протестовали. Дягилев велел повторить балет. Неистовство публики возобновилось. Назавтра в газетах мнения критиков разделились. Против выступила влиятельная газета «Фигаро». Ее издатель и редактор Гастон Кальмета выразил протест:

«Тот, кто говорит об искусстве и поэзии применительно к этому спектаклю, смеется над нами…. Мы увидели фавна, необузданного, с отвратительными движениями скотской эротики и совершенно бес стыдными жестами. И. все. Заслуженные свистки сопровождали чересчур экспрессивную пантомиму похотливого животного, омерзительного спереди и еще более омерзительного в профиль» (Нижинская Р. 1996: 73).

Полиция нравов запретила спектакль, но, явившись на спектакль, не посмела сорвать его.

В защиту «Фавна» в газете «Ле Матэн» выступил великий скульптор Роден. По его мнению, Нижинский

«обладает красотой античных фресок и статуй; он — идеальная модель, по которой тоскует каждый художник и скульптор. Можно подумать, что Нижинский превращается в статую, когда он лежит на скале, вытянувшись во весь рост, согнув ногу, приложив флейту к губам, и ничего не может быть более волнующего, чем его движение в конце акта, когда он бросается на покрывало, сброшенное одной из нимф, и страстно его целует» (Ibid.).

Роден и сам захотел лепить Нижинского, но когда тот разделся донага в студии Родена, скульптор отказался от этой идеи: пропорции Нижинского оказались не для статуи: «Он посмотрел на мое голое тело и нашел его неправильным, а поэтому зачеркнул свои кроки. Я понял, что он меня не любит, и ушел…» (Чувство 2000: 255). По другим сведениям, Дягилев их застал отдыхающими на диване и прервал сеансы.

И. Стравинский и В. Нижинский.

Фокин покинул Русский балет Дягилева, и Нижинский остался единственным хореографом. Он поставил «Игры» и «Весну Священную» Стравинского. В «Играх» все происходит на теннисном корте. Юноша ухаживает за девушкой, потом за ней и ее подругой сразу, а потом подруги обмениваются ласками. Любовь оказывается игрой, в которой и пол неважен. «Весна» имеет предметом славянское язычество. В «Весне» не только танец Нижинского (носками внутрь и с разрушением ансамбля, весь из частностей), но и музыка Стравинского были далеки от традиционных. Публика, привыкшая к мелодиям и четкому ритму, сначала не поняла, что происходит, полагая, что присутствует при настройке инструментов, а потом принялась возмущаться по поводу разрушения музыки, свистеть, топать ногами и даже драться.

Дягилев говорил, что публика еще одумается, все поймут, что это великое произведение. Но в глуби не души был озадачен, более того, поколеблен в своей вере в хореографические и педагогические способности Нижинского. Репетиции Вацлава проходили с гораздо большими трудностями, чем работа Фокина. Артисты не могли понять его. Да понимал ли он сам, чего добивался? Всё ему подсказывали Дягилев, Бакст и Стравинский. Бакст не только рисовал костюмы и декорации, но и указывал малейшие хореографические жесты. Дягилев присутствовал на всех репетициях, и после каждого такта Нижинский поворачивался к Дягилеву и спрашивал: «Так, Сергей Павлович? Ну, а теперь что?» (Лифарь 1993: 192). И после всего этого — провал…

Постепенно между Дягилевым и Нижинским стал намечаться разлад. Этот разлад имел несколько оснований. Во-первых, чисто сексуальное, во-вторых — финансовое, в-третьих — творческое.

Что могло бы отвратить Дягилева от Нижинского в сексуальном плане? Дягилеву несомненно было лестно, что его фаворитом является такой блестящий танцовщик, мировая знаменитость, в значительной мере им же самим сотворенная. Разговоры о двух мальчиках зараз показывают, однако, что в чисто сексуальном плане Дягилев мечтал о чем-то еще. Это была либо обычная тяга к обновлению репертуара, либо следствие неудовлетворенности сексуальными качествами Нижинского, которые недолго смогли удержать привлекательность. Некоторые биографы напоминают, что и князь Львов ведь недолго наслаждался Нижинским.

Они гадают, не сказалось ли здесь слабое «оснащение» Нижинского. Биограф Нижинского и Дягилева Ричард Бакл рассказывает, что Бронислава Нижинская как-то сказала ему, смеясь и указывая на соответствующее место: «Вацлав очень маленький здесь!» (Buckle 1979: 550, п. 35). Другие это оспаривают. Известный (и скандальный) английский журналист и член парламента Драйберг пишет, что знал мужчину, делившего много лет комнату с Нижинским (кто бы это мог быть, кроме Дягилева?), и тот рассказывал журналисту, что Нижинский проделывал трюк «самофелляции». «Мой информант утверждает, что это было возможно для Нижинского без затруднений благодаря двум дарам, которыми он владел в совершенстве — благодаря гибкости тела танцовщика и пенису чрезвычайной длины» (Driberg 1977: 66). Ввиду спорности вопроса (кто знал гениталии Нижинского лучше — его сестра или мужчина, живший с ним долго в одной комнате?), оставим это без вывода.

Гораздо легче судить о факторах, ставших отвращать юношу от Дягилева — помимо существенной разницы в возрасте. Во-первых, он получал от князя Львова более активную ласку и мог желать того же от Дягилева, а вместо того должен был исполнять другую роль, в которой он был более склонен действовать с женщинами. Во-вторых, возможно, ему просто не хватало секса.

«Дягилев заметил, что я человек скучный, и поэтому меня оставлял одного. Я один занимался онанизмом и бегал за девочками» (Чувство 2000: 136).

«Я любил парижских кокоток, когда был вместе с Дягилевым. Он думал, что я гулял, но я (в тексте ошибочно «он». — Л. К.) бегал к кокоткам. Я бегал по Парижу и искал дешевых кокоток, ибо боялся, чтобы не заметили мои поступки. Я знал, что у кокоток нет болезней, ибо они присматривались полицией. Я знал, что все, что я делаю, ужасно…. Все молодые люди делают глупости…. Я искал долго, потому что хотел, чтобы девушка была здоровая и красивая. Я искал иногда целый день и не находил, ибо мои искания были неопытны. Я любил несколько кокоток в день…. Мои привычки усложнились, и я стал бегать каждый день. Я знал ужасное место, где водятся кокотки. Это место называлось бульвар». Проститутки не обращали на него внимания, потому что он одевался победнее, чтобы его не узнали. Когда один человек, видимо, узнал его, он ужасно покраснел (Чувство 2000: 60–61).

«Если моя жена все это будет читать, то сойдет с ума, ибо она мне верит» — он ведь «наврал ей», что не знал женщин до нее.

Ну, он и ее обманывал с проститутками. «Я обманывал мою жену, ибо имел такое количество семени, что мне нужно было его выбрасывать. Я выбрасывал семя не в кокотку, но на постель. Я надевал гондон, таким образом не заразился болезнью Венеры» (Чувство 2000: 91).

Вторым основанием разлада были деньги. «Я знал, что Дягилеву трудно. Я знал его страдания. Он страдал из-за денег. Он не любил меня, ибо я ему не давал моих денег в дело. Я накопил много тысяч франков. Дягилев у меня спросил один раз 40 000 франков. Я ему их дал, но я боялся, что он мне их не отдаст, ибо я знал, что у него их нет». Вацлав решил больше денег не давать и на новые просьбы Дягилева отвечал, что все отослал матери (Чувство 2000: 189).

Третьей причиной разлада были творческие расхождения. Нижинский имел одну особенность, которая отмечается многими и в какой-то мере, возможно, связана с его надвигающейся болезнью. Он был упрямцем. В нем сидел дух противоречия. До поры до времени он подавлял свои внутренние возражения Дягилеву ввиду очевидной разницы в весомости. Но непрерывные восхваления вокруг Нижинского («бог танца!», «гений!») и действия самого Дягилева, продвигавшего своего фаворита — сначала во вторые хореографы, а затем на место первого вместо опытнейшего Фокина, — изменили поведение Нижинского. Он возомнил себя равноправным творцом, поверил в свою гениальность — что ему все дается и без большого ума, интуитивным пониманием. «Я думаю мало и поэтому все понимаю, что чувствую. Я чувство во плоти, а не ум во плоти. Я плоть.» (Чувство, 2000: 65).