Рифмы простенькие (твоя — моя, облегчения — утешения). Стихи слабые, но чувство сильное.

Из современных историков А. Н. Боханов (2000: 343–359) начисто отвергает упорно бродившие в свете слухи о гомосексуальности Сергея Александровича; И. Л. Волгин (1998: 246–249, 291–297), по крайней мере сомневается в их справедливости — не отнести ли их к «клевете и злословию».

Сергей Александрович был на год старше К. Р. Он был пятым (предпоследним) сыном Александра II, братом Александра III.

В детстве царевич рос не совсем обычным ребенком и всю жизнь был чрезвычайно, необыкновенно привязан к матери (Волгин, 1998: 345, 378–379, 388–390), а это у психоаналитиков — один из факторов формирования гомосексуальности. Когда ребенком Сергей направлялся в Крым, его видел начальник железнодорожного движения, а этим начальником был будущий министр финансов С. Ю. Витте. Витте запомнил свои впечатления: «… тогда я обратил внимание на то, что у Сергея Александровича манеры были женственные…» (Витте 1994, 1: 201).

Великий князь Сергей Александрович и Константин Константинович.

Фото С. Левицкого. СПб, 1880-е гг.

В юности об их обоюдной склонности к мужчинам писал ближайший друг Сергея кузен Константин — его письмо от 6 января 1877 г. уже при ведено. Вскоре Сергей был заподозрен отцом, царем Александром II, в гомо сексуальных наклонностях. В дневнике Сергея, который велся аккуратно, без перерывов, есть запись (цит. по: Волгин 1998: 302), датированная 25 декабря 1877 г. (т. е. через несколько месяцев после бордельного грехопадения и гомосексуальной связи Константина): «На днях была для меня очень не приятная история: Папа меня обвинил в разврате и что Саша В. мне в этом способствовал, такая клевета, и меня горько обидело». За этими строками следует концовка:

«Господи помоги!

Amen!

«.

Засим следуют чистые страницы, дневник прерывается на полгода. Возможно, царь в запале преувеличил размах события, и дело тогда еще не так далеко зашло, а это дало возможность царевичу сетовать в дневнике на клевету. Но что-то же было замечено! Вполне основательно предположение Волгина, что об опасных увлечениях пятого сына информировал царя воспитатель царевичей адмирал Д. С. Арсеньев. Через несколько лет, когда слухи о гомосексуальности Сергея широко распространились, тот прямо обвинит в злословии своего бывшего воспитателя: «… вы говорили, что я валяюсь в грязи!» (Волгин 1998: 303).

С точки зрения Волгина, скандальное объяснение сына с отцом — не обязательно указание на гомосексуальную связь с Сашей В.: мог быть и обычный «романчик», которому некий Саша способствовал. Но обычно приключения молодых царевичей с девицами не беспокоили родителей. Тем менее они должны были беспокоить царя Александра II, имевшего к этому времени уже давно детей и от любовницы (княжны Екатерины Долгорукой) и навещавшего, не скрываясь, свою вторую семью.

Через короткое время, в начале 1878 г., во дворец был призван писатель Достоевский — видимо, для оздоровления моральной обстановки в семье, для морального влияния на царевичей (Волгин 1998), и перед первым визитом адмирал Арсеньев просил его встретиться сначала с ним. «…Если вас не стеснит приехать в 51/2, вы меня очень одолжите, ибо желал бы поговорить с вами наедине до великих князей» (Волгин 1998: 310).

Первые приемы Достоевскому (в Зимнем дворце, где жили неженатые сыновья царя) давал именно Сергей, и на них бывал также Константин. А уж затем вечера с Достоевским переместились в Мраморный дворец к Константину Писатель произвел на Сергея очень сильное впечатление. Но от гомосексуальности это великого князя Сергея не избавило.

Достоевский, конечно, далек от гомосексуальности, но его произведения не столь однозначны. Уже в июле 1881 г. Константин Константинович пишет кузену Сергею: «Было несколько жарких схваток с Ниловым из-за братьев Карамазовых, il n’est pas a la hauteur [он не на высоте], осмелился даже подметить на первых страницах нечто предосудительное в отношениях старца Зосимы к Алеше» (Волгин 1998: 430). Адмирал К. Д. Нилов славился, как это деликатно формулирует Волгин, «теми же известного рода наклонностями, которыми людская молва наградила адресата этого письма», и «взглядом истинного знатока» подмечал он в отношениях старца Зосимы к своему духовному ученику «нечто предосудительное». Волгин не скрывает своей иронии по поводу «постижения гомосексуальных мотивов русской классической прозы». Но в тех же «Братьях Карамазовых» есть и более недвузначная мысль — в высказывании Мити: «В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей…». Судя по тому, что на вечерах присутствовали некоторые придворные и даже дамы, думается, что в личных беседах с Достоевским эта тема вообще не фигурировала, там шла речь о духовных сюжетах.

Любопытно, что Сергею очень понравился литератор совершенно противоположного склада — поэт Апухтин, циник и критикан, интимный друг Чайковского. В марте 1883 г. Сергей пишет кузену Константину:

«Вообрази себе, что на днях я провел вторично ночь, с кем бы ты думал? С Апухтиным!!! … Его пригласили некоторые наши офицеры к нам в клуб, ну и дружеская беседа длилась далеко за полночь. Признаюсь, я был в восторге от его манеры говорить свои же стихи; он говорит такие прелести и так чудно, что можно было заслушаться; время было проведено крайне симпатично».

Если вспомнить сексуальную ориентацию и беззастенчивость Апухтина, то природа его обаяния для Сергея Александровича становится понятнее.

Сергей Александрович был предшественником кузена по командованию Преображенским полком. Сначала он командовал 1-ой, Царской, ротой, а потом — всем полком. Кузену Константину он писал в 1882 г.: «Я вполне доволен своей судьбой. Моя жизнь — батальон, мой интерес — роты, мой мир — казарма, мой горизонт — Миллионная» (на этой улице находились казармы преображенцев). Эта самоаттестация не очень вяжется с обликом великого князя. Он был человеком еще более благочестивым, чем К. Р, размышлял на религиозные темы (позже основал Русско-Палестинское общество). С юности обучался живописи у барона Клодта, хорошо знал коллекции Эрмитажа, так что не такой уж солдафон. Тем не менее он действительно был предан казарме и общению со своими полковыми товарищами гораздо больше, чем это было необходимо по службе.

Близость великого князя Сергея с подчиненными офицерами и солдатами начинала уже тогда вызывать подозрения у окружающих. К. Р. пишет Сергею:

«Твой образ жизни находит себе много порицателей, и я, конечно, получаю письменные жалобы и вздыхания о твоей погибели… Нам теперь стоит позавтракать у Донона, выпить бутылку шампанского, чтобы свет оплакал навек нашу нравственность. Это очень смешно и нечего обращать внимание на толки и пересуды. Брань на вороту не виснет» (цит. по: Боханов 1997: 339).

Кузен Константин был его лучшим другом. Но таким обаянием, как Константин, Сергей Александрович не обладал.

Начальник канцелярии министра двора генерал А. А. Мосолов описывает его так: «Очень высокого роста, весьма породистой красоты и чрезвычайно элегантный, он производил впечатление исключительно холодного человека». Французский посол в России Морис-Жорж Палеолог добавлял: «Сергей Александрович был физически человек высокого роста, со стройным станом, но лицо его было бездушно и глаза, под белесыми бровями, смотрели жестоко» (обе цит. по: Волгин 1998: 246–247). По воспоминанию другого великого князя, Александра Михайловича, это был человек «упрямый, дерзкий, неприятный… бравирующий своими недостатками, точно бросая в лицо всем вызов и давая таким образом врагам богатую пищу для клеветы и злословия» (Александр 1991: 116). Волгин (1998: 284), упирая на слова «клевета и злословие» и не замечая «бравирования своими недостатками», делает наивную для современного историка подпись к фотопортрету великого князя: «В этом холодном непроницаемом… лице… нельзя обнаружить следов приписываемых ему низких страстей». А какие следы он ожидал бы видеть?